Да ведь ты и видал его. Старый-то уж не поправить было, весь в дырках от пуль…
Правильно, сперва кулями разнесли, а потом бульдозером сровняли. Один процесс.
– Да и ни к чему им такой – простой больно, без затей, стыдно им в таком дому гостей принимать. Да и медали им ни к чему. Все прибрала, тебе хотела отдать, по обычаю – память будет. И мундир с орденами, и документы.
– А бинокль?
– И его прибрала – опять про тебя вспомнила. При твоих делах – тебе нужная вещь. Ну, пойдем, темнеет уже. Не заметили, как и осень подобралась…
Глаша собрала свой узелок, низко поклонилась могиле, что-то прошептала и перекрестилась, Я расстегнул куртку и сунул Поручика за пазуху. Он благодарно прижался ко мне теплым худеньким тельцем, но не мурлыкал. Теперь уж, наверное, и не будет.
Утром я распихал по карманам фляжку с водой, пару бутербродов, сигареты, повесил на шею бинокль и пошел к церкви. Ее высокая колокольня стояла еще облезшая, без кровли, но колокола уже висели полным комплектом. Звонил в них, разгоняя грачей и собирая прихожан, бывший председатель бывшего колхоза «Васильки» Петька Просвирин, далеко не старый еще мужик. Звонил не худо, в лад, в тон и, как говорится, точно по теме. И дивиться тут нечему – наш человек на все горазд: что в колокол бить, что народом руководить. Как-то я спросил его, как ему удалось освоить такое забытое и непростое дело.
– Это не задача, – ухмыльнулся Петро. – Дочка с городу пластинку привезла, «Ростовские звоны» называется. По ней и освоился. Могу и «Камаринскую» вдарить, да батюшка не велит.
Он сидел на каменной приступочке, в щелях которой билась уже засыхающая травка, тянулась напоследок к чистому небу. Запрокинув голову, щурясь от солнца, тянул из горлышка молоко, смахивал с небритого подбородка белую струйку, никак не мог оторваться.
– Привет, Петро!
– Здорово, Леха. – Он поставил пустую бутылку на камень, привстал, сунул навстречу холодную ладошку. – Чего не спится-то?
– Уезжаю сегодня.
– Далеко ли? Небось за рубеж? Сейчас все туда повадились. Бегут. Натворили делов – и бегут. Стало быть, попрощаться заехал?
– Стало быть, так…
– Полковника-то навестил? Ну-ну. Глаша приходила по нем панихидку заказывать, а батюшка говорит: а то сами не знаем! Отслужил.
– Сегодня звонить будешь?
– Не, чего звонить…
– Можно я на колокольню поднимусь?
– Оглядеться пристало? Попрощаться? Да погляди, коли такой нежный, не жалко. Только взбирайся осторожно, ступени не меняли еще, дерево все погнило без кровли. Смотри не оборвись, держись к стенке поближе, на середку не ступай. Покурить-то найдется?
Он порылся в карманах, вытащил большой ключ, отпер скрипнувшую петлями кованую дверь в сводчатом проеме. Отдал мне ключ.
– Потом сюда, под этот камень, положишь.
Я поднялся на верхнюю площадку. Колокола негромко, по-шмелиному густо гудели от верхового ветра, веревки, спадая с языков, чуть заметно шевелились, волнисто уходили вниз. Сгнившую и обвалившуюся кровлю заменяла негустая крона березки, вцепившейся в серые влажные кирпичи карниза. Вокруг колокольни чертили небо ласточки.
Я подошел к перилам, поднял бинокль. «Вот моя деревня, вот мой дом родной», вот проселочная дорога среди деревьев, ведущая к шоссе; виден его кусочек, быстрый промельк машин на трассе… Все как на хорошей, рельефной карте. И если муха навозная по ней поползет, ее и нарочно не проглядишь. Думаю, и ждать долго не придется…
Рассчитал я верно – около семи с трассы свернула иномарка, нырнула под кустик, спряталась. Мужик в пиджаке, с сумкой через плечо, постояв на дороге, пошел не торопясь к моему дому. Постучал для порядка в запертую дверь, потоптался вроде бы растерянно на крыльце, обошел дом, заглядывая в окошки. Вновь поднялся на крыльцо, незаметно огляделся, вынул из сумки отмычки, ковырнул в замке и шмыгнул, как крыса, в дом.
Управился он быстро. Опять постоял на крыльце и огляделся, запер дверь и, пройдя недалеко по дороге, свернул в кусты. Конечно, он ведь не уедет, пока не убедится, что дело сделано, и сделано чисто.
Я хорошо рассмотрел его в бинокль, когда он устраивал свой НП (расстелил камуфляжную накидку, улегся на нее животом, вырвал перед собой мешавшие наблюдению травинки, выложил сигареты), – лицо незнакомое, неприметное. Да мне-то что до его лица? Я первым стрелять не буду, не велят. Но если назойливая муха рассчитывает прогуляться по моему лицу – бледному, с запавшими глазами и приоткрытым ртом, – не грех ее прихлопнуть. Хоть самую малость, но чище станет. Кто меня за это осудит?..
Ладно, мужик в пиджаке, ты свой ход сделал, мой черед пошел. Я спустился вниз, обошел церковь и через заросшее кладбище вышел на болота. Давно знакомой тропкой подобрался к дому сзади и огородом – к любимому в юности окошку, шпингалет которого, чтобы не будить по утрам тетушку, приспособился поднимать снаружи.
Открыв окно, я подтянулся, спрыгнул внутрь и направился к входной двери. Осмотрел ее, особо не приближаясь, и вначале ничего не заметил – сделано было чисто: над дверью, за верхней доской коробки, пряталось что-то вроде гранаты, от нее тянулась к верхней части двери прозрачная леска, закрепленная чуть заметной скобочкой. Просто и надежно. Когда я открою снаружи дверь, взрыватель станет на боевой взвод. Когда я войду и закрою дверь за собой, он сработает, и сзади, чуть выше моего затылка, разорвется граната,
Я еще раз осмотрел устройство, прикинул, что нужно и как именно сделать, чтобы оно сработало в другую сторону, осторожно отсоединил леску, выбрался из дома и кружным путем вышел на трассу, где терпеливо дожидался меня мой нынешний, от щедрот Светлова, «жигуленок», никак не радующий глаз потенциального угонщика.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27