— Никогда бы не подумал, что смогу произнести такие слова. Вы машина, Джэнсон. На том месте, где должно быть сердце, у вас кусок гранита. И вдруг вы заявляете, что испытываете отвращение к тому, что получается у вас лучше всего. Какой в этом смысл, черт побери? Это все равно как если бы кондитер заявил, что перестал любить сладкое. Как если бы пианист вдруг решил, что терпеть не может звуки музыки. Джэнсон, насилие — это то, что получается у вас очень, очень, очень хорошо. И вот вы мне говорите, что вам все это опротивело.
— Я и не надеялся, что вы поймете, Коллинз, — ответил Джэнсон. — Давайте скажем просто, что у меня сердце больше не лежит к этому.
— У вас нет сердца, Джэнсон. — Глаза заместителя секретаря превратились в лед. — Именно поэтому вы занимаетесь тем, чем вы занимаетесь. Проклятие, именно поэтому вы — это вы.
— Возможно. Но, быть может, я не тот, за кого вы меня принимаете.
Короткий смешок, похожий на лай.
— Я не могу лазить по канатам, Джэнсон. Я не умею управлять вертолетом, черт побери, а когда я смотрю в инфракрасный прицел, меня выворачивает наизнанку. Но я разбираюсь в людях, Джэнсон. Вот в чем я силен. Вы говорите, что устали убивать. А я вам отвечу, что настанет день, когда вы поймете: только так вы способны ощущать себя живым.
Джэнсон покачал головой. Его передернуло от этих слов. Они напомнили ему, почему он вынужден уволиться, причем ему следовало сделать это давным-давно.
— Что это за человек... — начал было Джэнсон и тут же осекся, переполненный чувством омерзения. Он глубоко вздохнул. — Что это за человек, которому необходимо убивать, чтобы ощущать себя живым?
Взгляд Коллинза, казалось, прожигал его насквозь.
— Думаю, то же самое я должен спросить у вас, Джэнсон.
Джэнсон, сидевший в уютном кресле личного самолета Новака, повернулся к Марте Ланг.
— Что именно вам известно обо мне?
— Да, мистер Джэнсон, как вы и предполагали, ваши бывшие руководители объяснили нам, что у вас есть неоконченное дело в Кагаме.
— Они употребили именно это выражение? «Неоконченное дело»?
Она кивнула.
Клочья ткани, фрагменты костей, оторванные конечности, отброшенные от места взрыва. Это все, что осталось от его любимой женщины. А все остальное было «коллективизировано», говоря мрачными словами американского эксперта-криминалиста. Объединенные смертью и разрушением, кровь и части тел жертв стали неотделимы друг от друга, исключив возможность опознания. И все это ради чего?
Ради чего?
— Пусть будет так, — после некоторого молчания сказал Джэнсон. — У этих людей нет поэзии в сердце.
— Да, и еще они также понимали, что нам уже знакомо ваше имя.
— По Бааклине.
— Пойдемте. — Марта Ланг встала. — Я познакомлю вас со своей командой. Четырьмя мужчинами и женщинами, которые здесь для того, чтобы помочь вам, насколько это в их силах. Какая бы информация вам ни потребовалась, они ею располагают — или знают, где ее получить. У нас есть дешифровки радиоперехватов, а также все имеющие отношение к делу данные, которые нам удалось достать за то короткое время, что у нас было. Карты, таблицы, чертежи. Все это в вашем полном распоряжении.
— Только один вопрос, — приостановил ее Джэнсон. — Я понимаю, какие причины побудили вас обратиться за помощью ко мне, и я не могу вам отказать. Но не задумывались ли вы, что как раз вследствие этих самых причин я совершенно не подхожу для вашего дела?
Марта Ланг бросила на него стальной взгляд, но промолчала.
* * *
Облаченный в ослепительно белые одеяния, Халиф прошел по Большому залу, просторному атриуму на втором этаже восточного крыльца Каменного дворца. Все следы кровавого побоища были смыты — почти все. Затейливый геометрический рисунок вымощенного обожженными плитками пола был испорчен лишь едва заметным ржавым налетом на цементе в тех местах, где крови позволили оставаться слишком долго.
Халиф сел во главе стола длиной тридцать футов, и ему принесли чай, собранный в провинции Кенна. По обе стороны от него заняли место члены его личной охраны, грубые и простые люди с настороженными взглядами, служившие ему уже много лет. Представители Фронта освобождения Кагамы, те семеро, что участвовали в переговорах, созванных при посредничестве Петера Новака, уже получили приказ явиться и должны были прибыть с минуты на минуту. Они прекрасно выполнили свою задачу. Заявив о том, что повстанцы устали от вооруженной борьбы, признав существование «новых реалий», они разговорами об «уступках» и «компромиссах» усыпили бдительность надоедливого хмыря, сующего нос не в свое дело, и правительственных чиновников.
Семеро достойных старейшин Кагамы, облеченные повстанческим движением полномочиями говорить от имени Халифа, действовали строго согласно плану. Вот почему от них потребуется последняя услуга.
— Сахиб, делегаты прибыли, — приблизившись к Халифу, доложил молодой посыльный, скромно потупив взор.
— В таком случае, ты наверняка захочешь остаться, чтобы увидеть собственными глазами и передать другим то, что произойдет в этом прекрасном зале, — кивнул Халиф.
Это был приказ, не допускавший возражений.
В противоположном конце Большого зала распахнулись широкие двери красного дерева, и вошли семь человек, раскрасневшиеся от возбуждения, радостно предвкушающие благодарность Халифа.
— Я вижу перед собой тех, кто так умело вел переговоры с правительством республики Анура, — громким и отчетливым голосом произнес Халиф. Он встал. — С высшими командирами Фронта освобождения Кагамы, переметнувшимися на сторону врага.
Все семеро скромно склонили головы.
— Мы лишь выполняли свой долг, — сказал старший из них, чьи волосы уже начали седеть, но жесткие глаза горели ярким огнем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36