Не будем утверждать, что другие доказательства взаимного разбегания галактик будут так же признаны несостоятельными, но можно предположить, что теория «Большого Взрыва», построенная отчасти на феномене допплеровского смещения в спектре разлетающихся галактик, может лопнуть под напором других фактов, таких, как, например, поразительная равномерность реликтового излучения (фонового излучения) во всех направлениях, тогда как если бы действительно начало Вселенной было в Большом Взрыве, следовало бы ожидать неравномерности распределения этого фонового излучения. Возможно, теория «Большого Взрыва» рухнет так же, как птолемеевская геоцентрическая модель Вселенной, хотя до сих пор, наблюдая встающее Солнце, мы говорим: «Солнце встало», а не «Мы вращаемся», отмечая движение Солнца относительно нас, а не наоборот.
Есть определенная несуразность в модели «Большого Взрыва», когда всё мироздание являет собою крайне нестабильную сущность, разлетающуюся в разные стороны как следствие гигантского взрыва, когда всё сущее в мире было изначально сосредоточено в одной точке. Интуитивно ощущаемая несуразность эта ничуть не меньше, чем у модели мира, в которой весь мир вращался вокруг нас. Однако интуиция никогда не служила верным проводником в мире науки, особенно современной… Так или иначе, не будем ставить своей целью разрушение этой модели, а примем точку зрения Стивена Хокинга, который представляет Вселенную как сферу времени, по которой, в силу устройства нашего разума, мы путешествуем сонаправленно с термодинамической «стрелой». Какой эффект на метафизическом уровне восприятия времени может произвести эта модель? Время существует как данность, от начала до конца, как бы одновременно, как одновременно существуют начальная и конечная станция на участке железной дороги. Разум, вся система которого построена на последовательном восприятии, не может существовать, а следовательно, и осознавать себя в каком-либо другом направлении, кроме как сонаправленно с термодинамической стрелой.
Для того, чтобы проиллюстрировать это ограничение возможности восприятия времени, мы можем искусственно создать разумное существо, которое будет еще более ограничено, а именно – создав условия, в которых это существо будет испытывать те же ограничения по отношению к пространству, которые мы испытываем по отношению ко времени.
Что бы ощущал субъект, от рождения до смерти помещенный в движущийся поезд, не имеющий возможности ни сообщаться с сошедшими с поезда, ни наблюдать встречные поезда? Безусловно, у такого субъекта развилось бы отношение к пространству за окном поезда, похожее на наше психологическое восприятие времени. Во-первых, всё промелькнувшее за окном исчезало бы для него безвозвратно и переставало бы существовать. Всякий сходящий с поезда воспринимался бы нашим пассажиром как утрачиваемый навсегда и так же перестающий существовать. Во-вторых, по аналогии, свой сход с поезда индивидуум воспринимал бы не иначе как смерть, со всеми вытекающими из этого психологическими переживаниями. Даже имея обычный разум, но находясь в столь ограниченных условиях по отношению к пространству, субъект, находящийся в поезде, и представить бы себе не мог, что проезжаемые им места продолжают благоденствовать и схождение его попутчиков с поезда не является для них столь роковым событием. Представим себе, что так же и мы, обманутые в который раз своими чувствами, продвигаемся во времени только в одном направлении, каждый ушедший момент воспринимая как безвозвратно потерянный и каждый будущий – как никогда не существовавший. В то время как действительная картина может представляться иначе. Участок нашей жизни может представлять собой ничтожный срез хокинговской сферы времени, срез толщиной в нашу жизнь, в котором всё существует одновременно.
Литература как средство оправдания бренности существования
Как и многое другое, литература может быть оценена как и в наилучшем качестве человеческой деятельности, так и в никчемном качестве, лишней, как конфетная обертка.
Письменные источники – это превосходный путь понимания других людей, особенно тех, кто в силу того, что они уже умерли, никаким другим путем с нами более связываться не могут (во всяком случае, сие мнение общепринято и весьма распространено).
Конечно, и вещи, кувшины всякие, часы, трубки тоже могут быть свидетелями эпохи проживания человека. Однако они немые свидетели, а то, что человек написал и оставил нам, – свидетель разговорчивый и гораздо более содержательный. Иной раз смотришь в музее какого-нибудь знаменитого писателя на какой-нибудь его личный предмет – ну и так себе, ничего особенного, потертый, явно побывавший в употреблении. Ничего содержательного. Иногда даже не верится, что из такой потрепанной чернильницы писал. Макал туда таким заурядным пером. Короче, вещи нам ничего не говорят, да и доказательства никакого нет, что эти вещи – те самые. Пусть мы видим такие же на фотографии писателя при жизни, но выглядят они там как-то по-другому. Живее, что ли.
Итак, лучшим средством продления бренного существования является писание.
Запись мыслей позволяет законсервировать время, позволить автору еще раз и еще раз беседовать с вами. Чем объемнее и содержательнее литературные произведения, тем дольше и больше раз хочется продолжать беседу с автором.
Неважно, что беседе мешает позерство автора, дань сюжету повествования, побочные рассуждения. Важно, что бренность написавшего через читаемые нами строки отступает. С введением электронных средств передачи и хранения текстов – произведения действительно стали почти бессмертны.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74