Теперь вы уже никогда не узнаете и, по-моему, должны этому радоваться. Оно вас не миновало, – сказала Мэй Бартрем.
– Но что «оно»?
– То, что было вам предназначено. Ваш внутренний закон. Он свершился. И я очень рада, – храбро добавила она, – что успела увидеть, чем он не был.
Марчер не спускал с нее глаз; слова Мэй Бартрем, да и она сама были так непостижимы, что он бросил бы ей открытый вызов, когда бы не чувствовал: нельзя злоупотреблять ее слабостью, надо смиренно принимать все, что она еще может дать, смиренно и безропотно, как откровение свыше. И заговорил он только потому, что уже предвидел, какое одиночество его ждет.
– Если вы радуетесь тому, чем он не был, значит, могло быть хуже?
Она отвела от него глаза и глядела куда-то вдаль.
– Но ведь вы помните наши страхи, – сказала она через секунду.
– Значит, этого мы никогда не боялись? – недоуменно спросил он.
Она медленно перевела глаза на него.
– Мы представляли себе много всякого, но представлялось ли нам хоть раз, что когда-нибудь приведется вот так разговаривать об этом?
Он попытался было вспомнить, но их бессчетные фантазии словно растворились в густом холодном тумане, где даже мысль сбивалась с дороги.
– Но, вероятно, тогда мы еще не могли так говорить?
– Да, пожалуй. – Она изо всех сил старалась ему помочь – Во всяком случае, не с этой стороны. Это ведь другая сторона.
– Для меня все стороны одинаковы, – ответил бедный Марчер, но, когда она в знак несогласия тихонько качнула головой, спросил: – Может быть, мы уже перешли?.
– Перешли? Нет, мы ничего не перешли. Мы – здесь, – подчеркнула она слабым своим голосом.
– Нам-то какой от этого прок? – с полным чистосердечием отозвался Марчер.
– Не такой уж маленький. Прок хотя бы в том, что уже нечего ждать. Все прошло. Осталось позади, – сказала Мэй Бартрем. – До сих пор… – Но тут ее голос прервался.
Боясь утомить ее, он встал, но нелегко было справиться с желанием узнать. В конечном счете она только и сказала ему, что он бродит в потемках, а это Мар-чер понимал и без нее.
– До сих пор? – тупо повторил он.
– Понимаете, до сих пор это могло прийти в любую минуту и, значит, всегда присутствовало.
– Ох, пусть что угодно приходит, мне теперь все равно! – сказал Марчер. – По мне, пусть бы оно всегда присутствовало, как вы выражаетесь, чем отсутствовало вместе с вами!…
– Ну, я!… – Бледными своими руками она отмахнулась от его слов.
– Отсутствовало вместе со всем на свете! – Было мучительно сознавать, что он стоит перед ней в последний раз в их жизни, во всяком случае, в последний раз меж ними идет речь о его безусловном, о его бездонном падении. Невыносимая тяжесть этого сознания, видимо, и вырвала у него последний членораздельный протест: – Я верю вам, но говорю прямо – по-прежнему не понимаю. Для меня ничего не прошло. И не пройдет, пока не пройду я сам – дай бог, чтобы это случилось поскорее. Вот вы говорите, – продолжал он, – будто я уже все получил сполна, но объясните, как я мог не почувствовать того, что именно мне и было предназначено почувствовать?
Она ответила ему, быть может, немного уклончиво, но без всякого замешательства:
– Вы заранее поверили, что обязательно «почувствуете». Вам предстояло претерпеть свою судьбу. А ее можно претерпеть и не зная об этом.
– Но ведь… Разве претерпеть не значит выстрадать?
Она молча смотрела на него.
– Нет… Вы не понимаете.
– Я страдаю! – сказал Джон Марчер.
– Не надо, не надо!
– Но уж с этим я ничего не могу поделать.
– Не надо! – повторила Мэй Бартрем.
Несмотря на слабость, она произнесла это таким необычным тоном, что он уставился на нее, уставился, словно ему на мгновение забрезжил невидимый прежде свет. Потом опять стустилась темнота, но мелькнувший свет успел превратиться в новую мысль.
– Потому что я не имею права?…
– Не надо вам знать, не следует, – полная жалости к нему, увещевала она. – Не следует, потому что мы не должны.
– Не должны? – Когда бы он знал, о чем она говорит!
– Да. Это было бы слишком.
– Слишком? – продолжал он спрашивать, но уже через секунду его недоумению пришел конец. В только что блеснувшем свете и в свете, исходившем от измученного лица Мэй Бартрем, ее слова наполнились смыслом, который охватывал все, иначе они вообще не имели смысла; это открытие вместе с мыслью, чем было для нее такое знание, обрушившись на Марчера, вырвало у него вопрос: – И из-за этого вы умираете?
Но она сосредоточенно вглядывалась в него, как бы стараясь понять, до чего он додумался, и, возможно, что-то увидев или чего-то испугавшись, прониклась глубоким состраданием.
– Я еще пожила бы для вас, если б могла. – Прикрыв глаза, она погрузилась в себя как бы для последней попытки собраться с силами. – Но не могу. – И снова посмотрела на него, прощаясь взглядом.
Она действительно не могла, это слишком быстро, слишком бесповоротно подтвердилось, и всякий раз, когда потом ему удавалось мельком увидеть ее, он видел только мрак и обреченность. Этот странный разговор был их последним. Спальню, где ее терзала болезнь, неусыпно оберегали, доступ туда был почти закрыт для Марчера; к тому же в присутствии врачей и сиделок, двух-трех родственников, которых, без сомнения, привлекало возможное наследство, он чувствовал, как мало у него так называемых прав и как должно всех удивлять, что после стольких лет дружбы их не оказалось больше. Даже какой-то четвероюродный брат, тупица из тупиц, и то был правомочнее, хотя в жизни подобного персонажа Мэй Бартрем ничего не значила. А вот в его жизни она занимала особенное место – чем иначе объяснить ее незаменимость?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19