Такова была тогда жизнь.— Обычная история, — признал Берри, — но времена меняются.— Их меняют люди. Нас с братом учили веровать в любовь и прощение. Мы старались веровать, но те же налетчики, разжиревшие и набравшиеся новых сил, решили, что их земли им мало. Как‑то ночью они напали на наш новый дом. Мой брат убил одного топором, а я другого из старого мушкета. Тем не менее победили они. На этот раз я спас моего брата, и мы ускакали на старом жеребце. Тогда мой брат потерял веру, но моя только окрепла. Два года спустя я вернулся и предал разбойников смерти. С тех пор я убил еще многих. Я никогда не крал, не обманывал, не лгал. Не нарушил я и заповеди «Не убий!». Я не разбойник, но я зачинатель войн. Я веду войну со злом и не опасен для честных людей. Только нечестивым следует бояться меня, а также тем, кто прислуживает нечестивым.— Что случилось с вашим братом, мистер Шэнноу? Он вновь обрел веру?— Мы оба научились ненавидеть. Я ненавидел разбойников и сеющих смерть, но он начал презирать честных людей, которые держались в стороне и позволяли разбойникам преуспевать. Нет, мистер Берри, он не обрел веру.— Вы ожесточенный человек, мистер Шэнноу.— Верно. Но я знаю, каков я, и не нарушаю своих правил. А вот вы, мистер Берри, вы веруете в Бога. И все‑таки приехали в этот дом выгораживать убийц, встав на сторону нечестивых. Флетчер убил мужа фрей Тейбард. Его люди — шайка безбожных убийц. И даже сейчас, мистер Берри, вы сидите здесь, будто козел, ведущий овец на бойню, и смерть выжидает, пока мы беседуем.— Как так? Вы говорите глупости!— Неужели?— Объясните!Шэнноу покачал головой и улыбнулся:— В деревьях к северу прячутся трое. Они приехали с вами?— Нет, мистер Шэнноу, но поймите: пятьдесят обменных монет будут уплачены всякому, кто доставит в Ривердейл тело известного разбойника.— Мне бы следовало отвезти трупы туда! — заметил Шэнноу. — И Майлс, и Поп были известными убийцами. В Сертейсе два года назад они убили семью переселенцев и они ездили с Даниилом Кейдом, когда он грабил юго‑запад.— Я не верю вам, мистер Шэнноу.— Не верить удобнее для вашей совести, мистер Берри.Обед был съеден в молчании, и Берри вскоре уехал. Когда мул со святым исчез из вида, Эрик молча ушел в свою комнату и захлопнул дверь.— Мне тревожно за него, — сказала Донна, когда они с Шэнноу убирали посуду.— Он боится меня, Донна, я его не виню.— Он ничего не ест, и ему снятся кошмары.— Думается, твой друг Берри прав, и мне следует уехать. Но я боюсь за тебя. Когда я уеду, Флетчер вернется.— Так не уезжай, Йон, останься с нами.— Мне кажется, ты не понимаешь опасности. Я больше не человек, а ходячий кисет, набитый обменными монетами для всякого, кто решит нажиться на мне. Даже сейчас три человека в холмах собираются с духом, чтобы наброситься на меня.— Я не хочу, чтобы ты уезжал, — сказала она.Он протянул руку и ласково погладил ее по щеке.— Хочу я только того, чего хочешь ты, но я знаю, что будет.С этими словами он оставил ее, направился к комнате Эрика и постучал. Мальчик не ответил, и он снова постучал.— Ну?— Это Йон Шэнноу. Можно мне войти?Молчание. А затем:— Ну, хорошо.Эрик лежал на кровати лицом к двери. Он поднял глаза и увидел на Шэнноу рубашку своего отца. Раньше он этого как‑то не заметил.— Можно мне сесть, Эрик?— Можете делать все, что захотите. Как я вам помешаю? — сказал мальчик с горечью.Шэнноу придвинул стул к кровати и повернул его спинкой вперед.— Хочешь поговорить об этом, Эрик?— О чем об этом?— Не знаю, Эрик. Я знаю только, что ты мучаешься. Хочешь поговорить о своем отце? О Флетчере? Обо мне?— По‑моему, мама хотела бы, чтобы меня тут не было, — сказал Эрик, садясь и обхватывая колени руками. — Тогда она могла бы проводить с вами все время.— Она мне этого не говорила.— Вы не нравитесь мистеру Берри. И мне тоже.— Иногда я не нравлюсь самому себе, — сказал Шэнноу. — И тогда я принадлежу к большинству.— Все было хорошо, пока вы не приехали, — сказал Эрик, закусил губу и отвел глаза, удерживая слезы. — Нам с мамой жилось отлично. Она спала здесь, и я не видел страшных снов. И мистер Флетчер был мне друг, и все было отлично.— Я скоро уеду, — негромко сказал Шэнноу, и правда собственных слов была для него, как удар обухом. Вода в пруду успокаивается, рябь исчезает, и все возвращается к тому, что было.— Как прежде, уже не будет, — сказал Эрик, и Шэнноу не возразил ему.— Ты очень разумен, Эрик. Жизнь изменяется — и не всегда к лучшему. То, как человек справляется с этим, показывает, какой он закалки. Я думаю, ты справишься. Потому что ты сильный — сильнее, чем тебе кажется.— Но я не сумею помешать им отобрать наш дом.— Да.— И мистер Флетчер заставит маму жить с ним?— Да, — ответил Шэнноу, сглатывая и отгоняя от себя страшные образы.— Я думаю, вам лучше погодить с отъездом, мистер Шэнноу.— Пожалуй, что так. Было бы очень хорошо, если бы мы стали друзьями, Эрик.— Я не хочу быть вашим другом.— Почему?— Потому что вы отняли у меня мою маму, и теперь я совсем один.— Ты не один, хотя мне и не удастся убедить тебя в этом, несмотря но то, что одиночество я знаю, вероятно, больше, чем кто‑либо в мире. У меня никогда не было друга, Эрик. Когда я был в твоем возрасте, моего отца и мать убили. Некоторое время меня растил наш сосед, Клод Вурроу. Потом и его убили, и с тех пор я всегда один. Я никому не нравлюсь. Я — Иерусалимец, Тень, Губитель разбойников. Где бы я ни был, меня будут ненавидеть и преследовать… или же использовать те, кто «лучше». Вот что такое одиночество, Эрик, — сидеть с испуганным ребенком и не уметь воззвать к нему, убедить даже его. Вот что значит одиночество. Когда я умру, Эрик, никто не будет меня оплакивать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16