В 1931 году Макс, некоторое время проработавший в Кантоне, приехал в Шанхай. Анна должна была срочно доставить туда его рацию. Взять ее с собой Макс не мог, поскольку у него было много другого груза, а кроме того, мужчин проверяли гораздо более строго, чем женщин. Передатчики в то время были довольно громоздкими. И вот. Анна разобрала его, купила фарфоровой посуды, тщательно переложила ее соломой, и, вперемешку с деталями, упаковала в ящик, на дне которого лежала сама рация. Ящик заколотили гвоздями и обернули стальной лентой. И с этим грузом она села на английский пароход.
«Незадолго до прибытия в Шанхай появилась группа английских таможенников, – много лет спустя рассказывала Анна. – Они приступили к контролю, которого я так опасалась. Теперь все зависело от крепких нервов. Старший группы, симпатичный британский офицер примерно одних со мной лет спросил, что находится в ящике. Одновременно два матроса за его спиной набросились на мой багаж, в мгновение ока сорвали стальную ленту и собирались уже вскрыть ломиками крышку. Надо было срочно что-то предпринимать, но что? И тут я в самый последний момент вспомнила, что англичане неравнодушны к столовым сервизам. Поэтому мой ответ звучал так: „Сэр, в ящике находится мой сервиз, позаботьтесь, пожалуйста, чтобы ничего из посуды не повредили. Вы же понимаете: если что-нибудь разобьется, этот подарок потеряет для меня всякую ценность!“
По всей видимости, аргумент убедил офицера, ибо он тут же рявкнул на матросов: „Осторожнее! Осторожнее!“ В этот момент из-под соломы показались лежащие сверху тарелки. Офицер перевел испытующий взгляд с моего лица на ящик, потом снова взглянул на меня. Я совершенно непринужденно улыбалась, хотя мне было совсем не до улыбок: я же знала, что совсем неглубоко под тарелками лежат первые радиолампы. Мое сердце перестало биться. Но офицер приказал: „В порядке! Все снова тщательно упаковать, ящик заколотить. И чтоб ничего не было разбито!“
Он тиснул штемпель на таможенную декларацию и произнес, обращаясь ко мне, чуть ли не извиняющимся тоном: „Мадам, я знаю, как женщины берегут хорошую посуду. Знаю по своей матери!“ Затем он протянул мне на прощание руку…»
Другой случай был куда драматичнее. Это уже 1938 год, самый разгар японо-китайской войны. Анна едет из Токио в Шанхай с курьерским заданием. Самые важные сообщения она выучивает наизусть – это около десяти страниц на машинке. А, кроме того, она везет фотокопии документов – около тысячи страниц. Это был самый пик «фотографической» активности Зорге. Бранко переснял их – получилось тридцать узкоформатных фотопленок, около метра длиной каждая. Анна прибинтовала туго скрученные пленки к телу.
«В то время поездки в Шанхай, к ходе которых использовались, фактически, транспортные коммуникации военного снабжения, чрезвычайно сильно ограничивались. И каждый, кому удавалось получить билет на пароход, мог в любую минуту подвергнуться проверке. К тому же кругом было полно японских военных. В этих условиях в течение всей поездки я не могла позволить себе даже ослабить повязки на моем теле: нельзя было вызвать ни малейших подозрений ни у кого – даже у англичанки из моей каюты. Неприятные ощущения от сдавливающих тело повязок становились со временем все сильнее. Бедра распухли, при каждом шаге я готова была кричать от боли.
После нескольких дней этого путешествия, наполненных тревогой и страданиями, когда до Шанхая оставалось уже совсем немного, из судовых громкоговорителей вдруг прогремело сообщение, сделанное поочередно на нескольких языках: „Всех пассажиров просят пройти в зеленый салон!“ Наш багаж японские таможенники незадолго до этого уже тщательно проверили прямо в каютах. Можно было, однако, не сомневаться, что в случае возникновения подозрений проверка проводилась повторно в отсутствие пассажира.
Пленки по-прежнему были со мной. Пришлось идти с ними на проверку. Вскоре в салоне собралось около двухсот пассажиров, и все двери его закрыли. Я чувствовала себя как мышь, угодившая в мышеловку. Удары сердца гулко отдавались в висках. Но именно сейчас важно было сохранить хладнокровие. Одна из дверей открылась, за ней виднелся проход, ведущий к леерному ограждению. Перед ней, образовав живой коридор, встали двенадцать полицейских – шесть мужчин и шесть женщин. Еще никогда мне не приходилось видеть такого унизительного досмотра. Мужчины-полицейские проверяли мужчин, женщины – женщин. Со скрупулезной тщательностью досматривалось все: от дамских сумочек и жилетных карманов до обуви, которую полицейские заставляли снимать. Японские полицейские ощупывали каждый шов на костюмах и юбках, простукивали подметки обуви и прикладывали подметки к уху, сгибая их – не раздастся ли подозрительное потрескивание. Женщины в полицейской форме ощупывали груди, бока и бедра пассажирок. Протесты какой-то увешанной драгоценностями англичанки были грубо оборваны ссылкой на законы военного времени.
Контроль, естественно, тянулся очень долго. Мне казалось, что меня поджаривают на медленном огне. Оставался единственный выход: в тот момент, когда настанет моя очередь, с разбегу прорваться сквозь заслон полицейских и броситься через леера в море! Попади я в лапы полиции – пыток не миновать; потом либо обезглавят самурайским мечом, либо повесят. Нежели труды Бранко, усилия всей нашей группы пропадут даром? Не теряя из виду дверь, я изо всех сил прижалась спиной к стене, чтобы как следует оттолкнуться… Моя очередь неотвратимо приближалась, но я не имела права ничем выдать волнения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64