Не раздеваясь, Аристарх Павлович встал посередине зала, посмотрел на Олега, на Валентину Ильинишну и остановил взгляд на Екатерине: язык не поворачивался, будто он вновь потерял дар речи…

* * *

От вокзала они добирались на такси и по пути заехали на рынок, накупили овощей, фруктов, солений и мяса, так что едва взошли на двенадцатый этаж – дом был новый и лифт еще не работал. И сразу же принялись за дело. В необжитой квартире было пусто и неуютно, однако замкнутое пространство и железная дверь с сейфовым замком успокоили и расслабили Аннушку. На кухне оказался новенький холодильник и стол с четырьмя табуретами, в спальне – недорогой диван и два кресла в зале. Но временность жилья и его скромность не смутили ее.
– Мне нравится, – сказала она. – И хорошо, что двенадцатый этаж, к небу ближе… А чья это квартира?
– Конспиративная, – обронил он.
Она хотела еще что-то спросить и, видимо, вспомнила их сегодняшнее положение, понятливо замолчала.
– Мы устроим пир на двоих, – заявил Кирилл. – Это пир во время чумы, но у нас есть причина.
– Да, – согласилась Аннушка. – Мы впервые остались вдвоем…
– Жалко, что не взяли свадебного платья, – Кирилл обнял ее. – Я его так и не видел…
– Потому что война…
– Молчи! – приказал он. – Не вспоминай!.. Пусть этот мир провалится к чертовой матери! Его нет! Есть мы с тобой, Адам и Ева. От нас пойдет все человечество.
Она потрогала его небритые щеки – уколола руку.
– Мне это нравится… Ты стал какой-то другой.
– Какой?
– Помудрел, что ли… Только лицо у тебя иногда…
– Ну-ка, ну-ка, скажи, какое лицо?
Аннушка прижалась к плечу, прошептала:
– Нет, просто я отвыкла… Ты перестал смеяться, как раньше. Я все-все понимаю, Кирилл. Ты мне дорог всякий. И такой еще дороже.
– Ловлю на слове! – он приподнял Аннушку, чтобы смотреть лицо в лицо. – Повтори еще раз!
– Такой – дороже.
– Еще!
– Такой – дороже! И именно сегодня я хочу быть твоей женой!
Потом они готовили стол, почти свадебный, и все уместилось в чайный сервиз на шесть персон да на целлофановых упаковках. И пока они возились на кухне, замкнутое пространство и в самом деле удалилось от всего мира, и эта квартира, пустая еще, свежевыкрашенная и необжитая, напоминала первозданную землю. Когда почти все уже было готово к пиру, Кирилл удалился приводить себя в порядок: вымылся в душе, побрился и, запершись в спальне, достал из чемодана мундир. Китель еще был сносный, но бриджи измялись, а нет ничего несуразнее и пошлее, чем офицер в неглаженном парадном мундире. В доме же не было утюга…
Ему не хотелось выходить даже на лестничную площадку, не хотелось открывать железную дверь, которая, как в самолете на большой высоте, казалось, хранит герметичность и обеспечивает жизнь в безвоздушном пространстве. Старым солдатским способом он спрыснул мундир водой и медленно протянул помятые места, обернув через трубу отопления – не фонтан, конечно, но старшина не придерется… Он оглядел себя в бритвенное зеркало – другого тоже не было – мундир сидел как влитой, и боевой орден, и капитанские погоны с золотым полем, золотыми звездами и красным просветом.
Цокая подковками, Кирилл вышел в залу к Аннушке.
– Капитан Ерашов! Честь имею!
Потом он хотел рассмеяться, сбросить стесняющий движения мундир, засучить рукава рубашки с белыми погончиками и сесть к столу.
Аннушка привстала, настороженно оглядела его:
– Зачем этот маскарад сейчас, Кирилл?
– Это не маскарад, – натянуто засмеялся он. – Я все-таки жених, надо показать товар лицом! Я тебе нравлюсь?
– Нет, – проронила она и поджала губы.
– Странно! Лейтенантом нравился, а капитаном не нравлюсь?
Он еще надеялся, что это игра в обиду, он все-таки ждал восторга и беззаботного веселья…
– Почему ты капитан? – холодно спросила Аннушка. – И что это за медаль?.. Что все это значит, Кирилл?
– Это значит, заслужил, – стараясь сохранить веселость, сказал он. – И не медаль, а боевой орден.
Он когда-то сам учил ее разбираться в воинских званиях…
– Где заслужил?
– На учениях!
– Чему же ты учился на этих учениях?
– Мячики кидать, – скрывая раздражение, произнес он. – Может, закончим вечер вопросов и ответов?
Аннушка встала, неловко зацепила ножку стола – зазвенели бутылки и чайные чашки.
– Нет, не закончим… Сюрприз приготовил? Звезда всходит наша?… Боже мой, думала ведь, думала. Когда услышала, что твоя дивизия вошла в Москву… Но ты меня сегодня утром обманул!
Ее голос зазвенел на последних словах и вдруг стал неприятен Кириллу.
– Аннушка, мы сейчас поссоримся.
– Поссоримся? – взвинтилась она. – Да этого мало – поссориться! Как ты посмел? Как ты решился стрелять в людей?!
– Я стрелял в фашистов! – выкрикнул Кирилл, чувствуя, что теряет контроль над собой и память, сдавленная спазмом, готова вывернуть из себя осклизлый ком мерзости – кусок изодранного в лохмотья мяса – все, что осталось от человека после разрыва кумулятивного снаряда… Он стиснул зубы и до боли напряг мышцы, удерживая в себе эту рвоту.
– Во что ты превратил себя, Кирилл? – Она вдруг стала срывать с него мундир. Ее руки неожиданно оказались жесткими и сильными, крепкие, будто стальная проволока, пальцы рвали лацканы, отлетела и укатилась пуговица…
Он справился с собой, оттолкнул Аннушку:
– Я сделал это ради тебя!
Она отлетела к креслу, удержалась, схватившись за высокую спинку, и замерла в страхе. Кирилл налил полную чашку виски, выпил, как воду, задышал тяжело:
– А теперь я – убийца?.. Если бы я знал!.. Я бы остался в соломе! Я бы дезертировал!.. Теперь поздно! Понимаешь, поздно!
Схватил бутылку, стал пить из горлышка и будто на минуту залил пожар.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144