— Я их послал! Они не искали того, кто отрубил моему коню ногу, они только проверяли, не я ли это сам сделал. Они так меня обозлили...Ему не хватило слов, и он умолк. Я встречал людей, которых несправедливо обвиняли в поджогах, избиении детей, воровстве и взяточничестве, и поэтому я знал этот тон оскорбленной невинности. Я готов был поспорить, что разозленный фермер не рубил ногу своему жеребцу, и так ему об этом и сказал. Он сильно удивился.— Вы мне верите?— Конечно, — кивнул я. — Все дело вот в чем: кто знал о том, что вы купили прекрасного быстрого жеребца и держите его на своей ферме в поле?— Кто знал? — Он выглядел виноватым, как человек, столкнувшийся с неприятным фактом. — Я трепал языком направо и налево. Да половина графства знала. И еще я хвастался им в Эйнтри, накануне Большого национального.Я был одним из спонсоров этого ленча — ну, «Топлайн фудс», — и с жеребцом было все в порядке. Утром я его проведал. А на следующую ночь, после Национального, это и случилось.Он сам сделал цветные фотографии, не доверяя полиции, и с готовностью показал их мне.— Передняя бабка, — сказал он, тыкая пальцем в сделанный крупным планом снимок отрубленной ноги. — Отсечена точно под щеткой. Почти в суставе. Вон, видите — белые концы костей.Фотографии дрожали в руках. Не помогло и то, что я видел собственную левую кисть почти в таком же состоянии.— А что думает ваш ветеринар? — спросил я.— То же, что и я.Я отправился к ветеринару. Одним ударом, сказал он. Только одним. Никаких пробных ударов. Точно в самом уязвимом месте конской ноги.— Каким орудием?Он не знал.Я поехал в Йоркшир, где месяцем раньше, во время Йоркских весенних скачек, в лунную ночь лишился передней бабки каштановый жеребец-двухлеток.Один удар. Страховки нет. Потрясенные владельцы. И никаких зацепок.На этот раз владельцами оказались сдержанные супруги со старомодными манерами и непоколебимым достоинством. Они были крайне возмущены и потрясены, столкнувшись с таким открытым злом, которое могло без причин уничтожить прекрасное создание — в данном случае превосходного, быстрого, благородного коня.— Зачем? — спрашивали они меня. — Зачем кому-то совершать этот бесцельный и безнравственный поступок?Я не мог ответить. Я только побудил их поговорить, излить страдание и сожаление о потере. Они говорили, а я слушал.— У нас была такая хорошая неделя, — сказала жена. — Каждый год во время Йоркских весенних скачек у нас останавливаются гости... потому что, вы сами видите, у нас большой дом... человек шесть-семь, мы приглашаем прислугу и устраиваем вечеринку, а в этом году была прекрасная погода, и мы хорошо провели время.— Удачно, — добавил ее муж.— У нас в гостях был Эллис Квинт, — улыбнулась хозяйка. — И он так всех веселил — в своем легком стиле, — мы как будто всю неделю только и делали, что смеялись. Он снимался для телепрограммы на Йоркских скачках, так что нас всех пригласили посмотреть на съемки, и это было очень приятно.А потом... потом... в ту самую ночь, когда гости уехали... ну...— Пришел Дженкинс — это наш грум — и сказал, когда мы сидели за завтраком, что наш жеребец... наш...— У нас три чистокровных кобылы, — сказала его жена. — Мы любим, когда жеребята вольно резвятся на пастбище... обычно мы продаем годовалых жеребят, но этот был таким красивым, что мы оставили его... Все наши гости им восхищались. — Дженкинс превосходно объездил его.— Дженкинс плакал, — добавила жена. — Дженкинс! Непробиваемый старик. Он плакал.— Дженкинс нашел его ногу у ворот, рядом с поилкой, — с трудом выговорил муж.— Дженкинс сказал, что Эллис несколько месяцев назад сделал программу о пони с отрезанной ногой и бедных детях. Так что мы написали Эллису о нашем жеребце, и Эллис сразу позвонил. Он был крайне любезен. Милый Эллис!Но он ничего не мог сделать, конечно же, только посочувствовать.— Да, — согласился я и ощутил слабый всплеск удивления, что Эллис словом не обмолвился о йоркском жеребце, когда я говорил с ним меньше недели назад о Рэчел Фернс. Глава 3 Вернувшись в Лондон, я встретился с Кевином Миллсом, репортером из «Памп», за ленчем в том же самом пабе, что и в прошлый раз.— Пора нам обоим выпить, — сказал я.Он потягивал свой двойной джин.— Что ты обнаружил?Я рассказал ему в общих чертах о других случаях, помимо тех, с четырьмя двухлетками в лунные ночи, о которых он рассказал мне. Один удар чем-то вроде мачете. Везде отрубленная нога. Почти всегда рядом с поилкой.И всегда сразу после местных главных скачек — Золотого кубка в Челтенхэме, Большого национального в Ливерпуле, Весенних скачек в Йорке.— А в эту субботу, через два дня, — ровно сказал я, — у нас Дерби.Он медленно поставил свой стакан и после минутного молчания спросил:— А что насчет пони?Я пожал плечами:— Это первый случай, о котором мы узнали.— Но он не укладывается в общую картину. Этот пони ведь не был двухлетним жеребцом? И никаких скачек там не было, ведь так?— Отрезанная нога лежала возле поилки. Передняя нога. Луна была в нужной фазе. Одним ударом. Страховки не было.Он вздохнул и задумался.— Вот что я тебе скажу, — вдруг начал он. — Об этом стоит предупредить. Я не спортивный репортер, как тебе известно, но я помещу в газете объявление. «Не оставляйте своих двухлетних жеребцов без охраны в поле во время и после скачек в Эпсоме». Не думаю, что могу сделать больше.— Хоть это.— Да. Если все владельцы двухлеток читают «Памп».— Пойдут разговоры на ипподроме. Я об этом позабочусь.— В день дерби? — скептически прищурился он. — Ну, это все же лучше, чем ничего. А что нам на самом деле нужно, так это поймать мерзавцев.Мы мрачно обдумывали эту возможность.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13