Но, прежде чем ответить, я должна задать вам один вопрос. Скажите, где вы хотите поставить изгородь? Там, где стоит маканильяльский домик?
– Разве вы не знаете, где я начал устанавливать столбы? Или вы хотите сказать, что граница не на месте?
– Да. Не на месте, доктор.
И она внимательно посмотрела ему в глаза.
– Итак, вы не желаете решить этот вопрос… полюбовно, как вы сами выразились?
– К чему эти оговорки? Почему не просто: «полюбовно»? – произнесла она, придав голосу ласковое выражение.
– Сеньора, – возразил Сантос, – вы хорошо знаете, – мы не можем быть друзьями. Я проявил уступчивость и даже приехал сюда, чтобы обсудить этот вопрос. Но не думайте, что я уже все забыл.
Спокойная уверенность, с какой были произнесены эти слова, окончательно покорила донью Барбару. С ее лица исчезла вкрадчивая, нагловато-кокетливая улыбка, и она с уважением посмотрела на человека, отважившегося говорить с ней подобным образом.
– Доктор Лусардо, а если бы я сказала, что изгородь должна пройти гораздо дальше Маканильяля, там, где проходила граница Альтамиры до возникновения этой вражды, не позволяющей вам считать меня своим другом?
Сантос нахмурился, но снова сдержал себя.
– Или вы смеетесь надо мной, или все это мне снится, – произнес он мягко и с расстановкой. – Насколько я понимаю, вы обещаете вернуть мне земли. Но как вы это сделаете, не задевая моего самолюбия?
– Я не смеюсь, и это не сон. Просто вы еще слишком плохо знаете меня, доктор Лусардо. Вы исходите из того, что для вас очевидно и вам дорого обошлось: я незаконно присвоила ваши земли. Но, если хотите знать, доктор Лусардо, вы сами во всем виноваты.
– Возможно. Однако ваше право на эти земли уже вошло в законную силу, так что лучше не касаться этого вопроса.
– Я еще не все сказала. Прошу вас, выслушайте меня! Известно ли вам, что, если бы я раньше встретила в жизни такого человека, как вы, все сложилось бы иначе?
И снова, как тогда, во время родео в Темной Роще, Сантос Лусардо едва не поддался искушению заглянуть в пучину этой души – суровой и дикой, как равнина, где она обитала, но, как эта равнина, таящей, должно быть, убежища ничем не запятнанной, девственной чистоты, – заглянуть в самую глубь, откуда вырвались вдруг эти слова, исповедь и протест одновременно.
Действительно, в словах доньи Барбары звучало искренне возмущение сильного духом человека своей судьбой. В эту минуту она была далека от намерения лгать и не испытывала слезливой сентиментальности. Женщина, жаждавшая настоящей любви, отошла на второй план, и, не щадя себя, она открывала Лусардо свое истинное лицо, свою сущность.
Сантос Лусардо был взволнован. Одна фраза обнажила перед ним человеческую душу.
Но донья Барбара уже продолжала прежним, несколько фривольным тоном:
– Я верну вам эти земли путем фиктивной продажи. Соглашайтесь, и мы немедленно составим купчую. Вернее, вы ее составите. Гербовая бумага и марки у меня есть. Заверим и зарегистрируем, когда вам будет угодно. Принести бумагу?
Лусардо счел этот момент подходящим, чтобы заговорить о другом.
– Подождите минутку. Я благодарен вам за расположение ко мне, тем более что этому предшествовали слова, искренне тронувшие меня. Но я уже сказал, что, направляясь сюда, преследовал две цели. Вместо того чтобы возвращать мне эти земли, – морально я готов считать их возвращенными, – сделайте другое: верните вашей дочери Ла Баркеренью.
Все! С жаждой обновления было покончено. Истинная сущность доньи Барбары восторжествовала. Она резко опустилась в кресло-качалку, из которого уже привстала, и, разглядывая свои ногти, заговорила неприятным, сразу охрипшим голосом:
– Боже! Вспомнить о ней в такой момент! Мне говорили, что Марисела очень хороша. Что она стала совсем другой с тех пор, как живет с вами.
Грубый и оскорбительный намек, крывшийся в двусмысленном слове «живет», заставил Сантоса Лусардо вскочить.
– Живет в моем доме, под моим покровительством, и это очень далеко от того, что вы имеете в виду, – возразил он, дрожа от негодования. – Я должен был приютить ее, потому что у нее нет куска хлеба, в то время как вы очень богаты, как сами только что изволили сказать. Но я ошибся, надеясь найти в вас хоть каплю материнского чувства. Можете считать, что наш разговор не состоялся.
И он вышел, не простившись.
Донья Барбара бросилась к письменному столу, где хранила револьвер, когда не носила его при себе, но кто-то словно удержал ее: «Не убьешь. Ты уже не та».
VI. Брамадорское чудовище
Святой четверг. День воздержания от скоромной пищи, ибо земля – тело господне, распятое на кресте, и тот, кто ест мясо животных, оскверняет и терзает само тело Христово. День, когда работать грешно, – будь то на пастбищах или в корралях, ибо хозяйство от этого может навсегда прийти в упадок. День, когда опорожняют формы в сыроварнях, так как молоко, сбитое в святые дни, не створаживается, а обращается в кровь. День, когда можно лишь ловить водяных черепах, охотиться на кайманов и вырезать пчелиные соты.
Ловля черепах давала льянеро в святой четверг и святую пятницу излюбленную пищу. Охота же на кайманов диктовалась обычаем использовать праздничный отдых для очистки небольших речек и водоемов от населяющих их страшных хищников. Кроме того, кайманьи клыки, добытые в эти дни, считались более действенными амулетами и особенно целебными.
Замаскированная ветками запруда перегораживала речку, оставляя в середине свободный проход или «дверь», рядом с которой по пояс в воде уже стояли наготове «привратники». Выше по течению вооруженные палками загонщики, надрываясь от крика, били по воде, вспугивая и сгоняя к запруде все живое, скрытое в мутных водах реки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92