Я ведь знаю, что Маша права. – …Но я родился здесь, в этой помойке, я здесь живу!
Повисает пауза.
Мы надуваемся. Замолкаем и расходимся в разные углы студии, каждый в свой.
Маша садится к компьютеру и работает со своими снимками, но по скорости, с какой один снимок сменяет другой, я заключаю, что она просто делает вид, что занята, а в уме продолжает этот бесконечный и безрезультатный спор.
Я влезаю в наушники и провожу пальцами по ребрам компакт-дисков в правой стойке. Здесь я расположил классику, в то время как левая пестрит новьем. Палец скачет с «U-2» на Боуи, с «Soundgarden» на «Outkast», с «Pink Floyd» на Принса. Вот. Послушаем «Парад».
Через три минуты я снимаю наушники и выключаю музыку.
Эти ссоры меня изматывают, даже не сами ссоры, когда в запальчивости вываливаешь все, даже о чем и не думал никогда, с единственной целью – ущипнуть побольнее близкого человека, а наступающая следом холодная война, когда диалог продолжается в мертвой тишине, и это в тысячу раз гаже.
– Машка… – тяну я примирительно, – Маш… Ну, хорошо, богатая девочка. You win. Я попробую еще раз. Перелопачу альбом, и… пошлю куда-нибудь.
– Не пошлешь. Ты поедешь сам.
И я поддаюсь ей, как поддавался сто раз до этого.
– Хорошо, богатая девочка. Поеду сам.
Я не могу говорить с ней, когда она рядом. Мне всегда проще оборвать разговор на самой высокой ноте, уйти в себя или, наоборот, помириться любой ценой, как сейчас. И только потом, успокоившись, я говорю с Машей в своем воображении. В этих разговорах всегда побеждаю я.
Кто-то, кажется Боуи, спел, что любовь и тайна не уживаются вместе. Как только появляются секреты, любовь отходит на второй план, а потом исчезает вовсе. До сегодняшнего дня у меня не было секретов от Маши, а сейчас я сижу в своем углу и радуюсь, что в комнате темно и Маша не может видеть моего лица.
Я соврал ей. Не было никакого московского продюсера и никакого разговора, все это я выдумал в поезде по дороге обратно.
Правда состоит в том, что я так и не осмелился.
В течение месяца перед поездкой я сводил свои лучшие треки в альбом, пока Маша отшивала заглянувших в гости Пулю и Крота, отвечала на телефонные звонки и всячески оберегала мой покой. Я вылизывал и вычищал записи, доводя их до идеала, волна креатива накрывала меня с головой, я курил по три пачки в день, пока в конце пятой недели плеер не выплюнул диск, на котором я тут же вывел маркером – «DJ Dan. Ночные хроники». Сделав десять копий, я поехал покорять Москву.
Идиот.
В первых двух студиях мне не удалось пройти дальше ворот охраны. В третьей скучающая девочка-секретарь покивала головой, гася зевок, сунула диск в ящик стола и предложила вечером сходить куда-нибудь. Я отказался. Легкие победы и секс на одну ночь надоели мне еще со времен, когда я стоял в «Орбите» за барной стойкой и только мечтал о диджейском пульте.
Меня приняли в четвертой компании.
– Подождите у кабинета, он сейчас вернется с ­записи, – проворковала секретарь, не вынимая жвачку изо рта.
Я сел на низкий диванчик, неприятно скрипнувший подо мной, и приготовился было ждать. Но через десять минут, перебросив рюкзак через плечо, покинул студию, так и не дождавшись продюсера, и отправился на вокзал брать билеты.
Я испугался. Сам не знаю чего.
Может, мне просто стало страшно менять свою жизнь.
Но я не мог возвращаться проигравшим. И я соврал. Маше, Кроту, Пуле, всем. Да, мои записи понравились. Да, во мне разглядели талант. Но продюсер пытался ограничить мою свободу творчества, загнав в тиски попсы. И я его послал. Гордый художник Дэн.
Откатав ложь на Пуле и Кроте, я отполировал ее до блеска, чтобы позже, вечером – преподнести Маше.
Я знаю, что будет дальше. Посидев с полчаса в разных углах комнаты и обменявшись бессмысленными репликами, мы снова переместимся на кровать и будем любить друг друга, и наши тела продолжат разговор, который мы не в силах завершить словами. Потом Маша уедет по своим умным делам – институт, фотосессия, кафе с подругами, а я буду разрезать тишину пятаков ревом мотоцикла, мотаясь по знакомым в поисках денег.
Так и выходит. Остаток дня я разъезжаю по клубам, пытаясь нарыть халтуру. До зарплаты в «Орбите» еще две недели, а занять негде. Друзья сами без копейки, а единственный обеспеченный знакомый – отец Маши – пожертвует скорее в фонд Бен Ладена, чем одолжит пятьсот баксов нелюбимому парню любимой дочери.
С Машей мы познакомились два года назад, на майские. Я не очень люблю праздники. В эти дни, вернее, ночи в клубе всегда много левого народа, все пьяны более обычного, а под занавес случается коллективная драка. Не в этот день. Тогда я впервые сбежал с работы, перепоручив руководство пультом Амиго, моему помощнику. Потому что в этот вечер в клубе появилась Маша.
В десятом классе, когда Пуля еще всерьез занимался боксом, мы как-то, шутки ради, поспарринговались. В течение примерно восьми секунд мне удавалось сдерживать натиск друга и даже пару раз несильно стукнуть его. А на девятой Пуля, не рассчитав силы, пробил мою хилую защиту мощным правым прямым, и я растянулся на матах, раскинув руки в стороны. Я отключился на пару секунд, а когда пришел в себя, с трудом сфокусировался на испуганных рожах склонившихся ко мне Пули и Крота. Это был первый нокаут в моей жизни, а Маша отправила меня во второй.
Когда она вошла, мир вокруг поблек. Если бы я был кинорежиссером, я снял бы ее появление в рапиде. Светлые волосы, забранные в пучок. Ямочка, появляющаяся на правой щеке, когда смеется. Надменная пластика медленных движений. Она была не из этого мира. Увидев ее впервые, я поверил в Бога.
Она пришла в компании таких же, как она, мажоров – дорогие шмотки, гладкие лица с хорошо отрепетированной печатью скуки и пресыщенности.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13