Ведите себя естественно, как ни в чем не бывало.
Мы ехали почти два часа и только тогда свернули на глухую лесную тропу. Ну и растрясло нас на неровной дороге! Наконец мы въехали на расчищенное место, где стоял небольшой, серый от непогоды дом, за которым тянулись голые, заброшенные поля. Мама натянула вожжи и велела нам прыгать. Тут со скрипом осторожно приоткрылась входная дверь, однако никто не вышел. Мама сказала:
– Доброе утро, миссис Бэррис. Это я, Мэри Логан, жена Дэвида.
Тогда дверь широко распахнулась и появилась худенькая, беззубая старушка. Прижатая к боку левая рука ее как-то нелепо повисала, словно она когда-то давно сломала ее и ей как следует ее не выправили. И шла она, прихрамывая, однако широко улыбнулась, обняла здоровой правой рукой маму за плечи и прижала к себе.
– Добро пожаловать, доченька, голубушка ты наша! – обрадовалась она. – И подумать только, приехала повидать нас, стариков. Я вот говорю моему Сэму: «Как ты полагаешь, – говорю я, – кто там приехал повидать нас, стариков?» А это твои детки? Ну как же, ну как же. До чего ж хороши, спаси нас господь и помилуй!
Она каждого из нас обняла и проводила в дом.
Внутри было темно, лишь узкая полоска серого света проникала через приотворенную дверь. Мы со Стейси несли бидоны с молоком и с маслом, а Кристофер-Джон и Малыш каждый по банке тушеного мяса и консервированных бобов, которые готовили бабушка и мама. Миссис Бэррис приняла еду, и ее благодарности перемежались вопросами, как Ба, как папа и остальные. Она унесла еду, а потом выдвинула откуда-то из темноты табуреты и знаком пригласила нас сесть, потом удалилась в темный угол и сказала:
– Отец, как ты думаешь, кто пришел навестить нас?
В ответ раздалось что-то неразборчивое, какой-то хриплый гортанный голос, не похожий на человеческий. Однако миссис Бэррис, казалось, поняла и продолжала:
– Представляешь, миссис Логан со своими детками. Ну, разве не чудо? – Она взяла со стола простыню. – Просит сейчас накрыть его, а все время лежать накрывшись не может, не терпит, чтоб что-нибудь прикасалось к нему.
Она появилась снова, взяла огарок свечи и пошарила спички.
– Боле он говорить не может. Уж очень лихо его хватил огонь. Но все понимает, все слышит.
Найдя спички, она зажгла свечу и снова вернулась в тот угол.
Там лежало что-то неподвижное, горящие глаза смотрели прямо на нас. На лице не было носа, на голове волос, вся кожа была в шрамах от ожогов, сморщенные губы чернели, как уголь. Когда из отверстия, которое было ртом, снова отдались эхом сипящие звуки, наша мама сказала:
– Дети, пожелайте мужу миссис Бэррис доброго утра.
Мальчики и я пробормотали что-то вместо приветствия и продолжали сидеть молча, стараясь весь час, что мы оставались в этом доме, не смотреть на мистера Бэрриса. А мама все сидела и тихонько разговаривала с мистером и миссис Бэррис, рассказывала им новости про общину, так, будто мистер Бэррис был здоров, как все люди.
И только когда мы уже снова ехали по большой дороге, миновав в глубоком молчании лесную тропу, мама сказала спокойно:
– Это сделали Уоллесы, вот что, дети. Они облили мистера Бэрриса и его племянников бензином и подожгли. Один из племянников умер, второй в таком же состоянии, что и мистер Бэррис. – Она подождала, пока ее сообщение прорвет тишину, и продолжала: – Все знают, кто это сделал, а Уоллесы только смеются, и никаких мер никто не принимает.
Уоллесы плохие люди. Поэтому я и не хочу, чтобы вы хоть когда-нибудь ходили туда. Какая бы ни была причина! Вы поняли?
Мы кивнули, не в состоянии говорить и продолжая думать о бесформенной груде, лежавшей в темноте, которая была человеком.
На обратном пути мы остановились у одного-другого дома маминых учеников, и из этих временных жилищ – временных, потому что они не принадлежали фермерам, а сдавались им в аренду, как и земля, – высыпали всем семейством знакомые, чтобы поздороваться с нами. И куда бы мы ни заходили, мама всем говорила про Уоллесов, какое опасное влияние они оказывают, потому что позволяют всем в своем магазине курить и выпивать, и просила не пускать туда детей.
Все соглашались и одобрительно кивали.
Она также говорила о том, что хорошо бы найти для постоянных покупок другой магазин, хозяевам которого было бы не так безразлично благоденствие общины. Однако слова не произнесла о том, что Уоллесы сделали с Бэррисами. Позднее она объяснила, что, когда ты что-нибудь знаешь не совсем точно, лучше не упоминать про это в присутствии людей, с которыми ты не в самых близких отношениях. Так умнее. Потому что вокруг слишком много чужих ушей, а у кого-то к тому же и слишком длинный язык.
Мы согласно кивали. Потом мы с мамой уехали.
Когда мы доехали до фермы Тёрнера, овдовевший отец маминого ученика Мо Тёрнера посмотрел искоса на маму через всю комнату, поскреб небритый подбородок и сказал:
– Миссис Логан, честно говоря, к этим Уоллесам я отношусь точно как вы, но не так-то легко вот так вот взять да перестать покупать у них. Они всегда приписывают мне лишнее, да еще я должен платить им большие проценты, но у меня там кредит, потому за меня поручился мистер Монтьер. Вы ж сами знаете, большинство фермеров в наших местах испольщики на земле Монтьера, Грэйнджера или Харрисона и просто должны покупать все в магазине Уоллесов или же в лавке у торговца из Стробери, которая ничем не лучше. В другие места им ходить не положено.
Мама серьезно кивнула, показывая, что поняла, потом сказала:
– Весь прошлый год наша семья покупала все в Виксберге. Там много магазинов, на выбор, и мы нашли такие, которые к нам неплохо относятся.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70