С покоренного материка без всяких битв я задушу ненавистный остров. Это должно было стать невиданной в истории битвой суши и моря. Я назвал это "континентальной блокадой"... Но пока это были мечты. Сначала нужно было победить возникшую коалицию...
Австрийская армия уже шла на Запад, русские войска спешно двигались на соединение с австрийцами. Они разумно полагали, что я не скоро появлюсь перед ними. Конечно же, они подсчитали, сколько времени потребуется, чтобы свернуть огромный Булонский лагерь, создававшийся два года, построить в боевой порядок двести тысяч солдат и провести их через пол-Европы. Но они исходили из своих сроков. Мои, как всегда, были совсем другие.
В это время в Булони я окончательно создал новое, невиданное доселе устройство армии. Я разбил войска на семь корпусов во главе с моими знаменитыми маршалами. Каждый корпус я превратил, по сути дела, в самостоятельную небольшую армию со своими артиллерией и кавалерией главными ударными силами современного боя. Но основную массу пушек и конницы я соединил в особые части. Они не входили в корпуса и подчинялись только мне. Главой моей кавалерии стал храбрейший из храбрых (жаль, что глупейший из глупых) Мюрат, артиллерией командовал я сам. Мне подчинялась и императорская гвардия. Это были полки пеших и конных егерей, гренадеров, эскадроны жандармов, полк мамелюков, "итальянский" полк, где служили французы, бывшие со мной еще в итальянском походе... Многих из моей гвардии я знал по именам, знал их судьбы и даже их детей. Да и сами они были для меня как мои дети. Я придумал для них величественную форму: высокие мохнатые шапки, синие мундиры, малиновые и красные кокарды, перевязи, золотые кирасы... Когда я сидел у палатки, разрабатывая план сражения, гвардейцы образовывали сплошное каре, защищая меня от ядер и шальной пули. Окруженный восторженными взглядами, в которых была одна преданность, я обдумывал битву, где предстояло погибнуть стольким из них...
Все эти корпуса могли теперь сами постоять за себя и принять сражение совершенно самостоятельно. Это позволяло им стремительно передвигаться, совершенно не загромождая, как прежде, дорогу друг другу. Сходились они вместе только накануне главной битвы. Запишите - мы шли раздельно, но сражались вместе. Внезапность и стремительность! Запомните - можно терять людей, но не время. И теперь моя армия, как призрак, являлась перед противником, вырастая прямо на глазах. Причем главный резерв, как летучий голландец, страшно и неожиданно возникал перед врагом в последний, решающий миг боя...
Совершив молниеносный переход, все семь моих корпусов подходили к Ульму. Здесь расположился авангард австрийской армии во главе с командующим Маком. Но сначала, как страшный мираж, перед ним возникли первые два корпуса... Я тотчас послал шпионов заговаривать Маку зубы: будто мы весьма слабы и, попугав, скоро снимем осаду... В результате лишь небольшая часть его армии успела отступить, когда появились остальные пять корпусов, отрезав ему отступление. Мак очутился в мешке. И когда он наконец-то все понял, было поздно. Он все-таки попытался вырваться, но все было сделано по плану. Находившийся в его тылу Ней отбросил Мака назад в крепость... А потом Ней и Ланн взяли высоты над Ульмом. Мак был обречен. И я предложил ему выбор: позор безоговорочной капитуляции или тотальное уничтожение... Конечно, жалкий воин захотел жить. И двадцатого октября, стоя на возвышении, я принимал этот позорный парад. Двадцать семь тысяч австрийцев, восемнадцать генералов и шестьдесят орудий... эта отлично экипированная армия прошла передо мной. В течение шести часов они сдавали мне свое оружие и знамена... Первым отдал шпагу сам Мак, за ним его офицеры и солдаты.
В тот день за моей спиной, помню, ревел Дунай. Дул штормовой ветер. И река буйно разлилась - такого половодья в октябре, говорят, не видели сто лет. И эта яростная, бушующая река была предзнаменованием великой крови австрийцев. Но они этого не поняли.
Я отпустил бездарного командующего. На прощание сказал ему в присутствии его генералов: "Я, право, не знаю, господа, за что и почему мы деремся и что хочет получить от меня ваш император. Можете передать ему это". Так я протянул руку австрийскому императору, но он не захотел понять... И наступила главная битва, Аустерлиц.
Здесь против меня стояли две армии - русская и австрийская. Это была битва трех императоров. Правда, ожидали четвертого. Прусский король и русский царь поклялись в вечном союзе. При этом они почему-то надумали клясться у гроба великого Фридриха, который, как всем известно, отчаянно воевал с русскими. Это придало клятве забавный оттенок. Особую пикантность добавило участие в церемонии прусской королевы, которую, как сообщил мне Фуше, "давно е...т русский император"... Все это меня позабавило...
Я должен был уничтожить русских и австрийцев прежде, чем к ним присоединится пруссак. Здесь, у Аустерлица, я решил завершить кампанию сокрушить этот союз двух глупцов-европейцев и тщеславного византийца. У них было вдвое больше солдат, и, конечно, они были уверены в успехе. Чтобы они были уверены еще больше, я согласился на перемирие и терпеливо выслушал назидательную лекцию посланца русского императора об их превосходстве... попутно изучая местность, которую выбрал для боя. Передо мной лежали холмы, деревушки, мелкие речушки, болотца, над которыми с утра висел густой туман, и в этом тумане так удобно было прятать войска... Операция была мне так ясна, что я не смог обождать, пока из палатки вынесут складной столик. И, держа бумагу на коленях, начал торопливо записывать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93