И еще боялся сделать что-нибудь непредусмотренное дворцовыми правилами – вдруг она повернется к нему и спросит, что означает то или иное его действие? Это повергло бы его в замешательство, он покраснел бы в присутствии герцога и герцогини.
Церемония была долгой. Невеста выглядела уставшей. Жених видел, что в ее глазах стояли слезы.
Вот тут он уже не смог сдержаться. Он прошептал:
– Осталось совсем немного. Минут пять.
Эти слова он хотел произнести мягким, успокаивающим голосом, но они прозвучали хрипло, почти грубо. Это произошло потому, что он сам переволновался, но откуда ей было знать? Должно быть, сейчас она вспомнила, что ей говорили о нем – что у него строгий характер и что он никогда не смеется. Она покраснела. Поняла, что допустила ошибку, показав ему свою усталость.
Инфанта уставилась в пол, и Филипп понял, что в эту минуту ей очень хотелось вернуться в Лиссабон.
После церемонии начались застолье и многочисленные увеселения.
Когда же нас оставят наедине? – думал Филипп.
Он успел переброситься с ней парой слов – шепотом, потому что не смел говорить о своих чувствах, когда столько людей смотрели на него.
– Мы брат и сестра, – сказал он.
– Да.
– А теперь… еще и супруги.
– Да.
Она боялась ответить что-нибудь не то или не так. Ей говорили, что он очень серьезен и строг. Несмотря на свою молодость – всего на несколько месяцев старше нее, – он уже управлял Испанией. В отсутствие отца, конечно.
Он понял, что она ищет в его словах какой-то скрытый смысл. Ему очень хотелось сказать: «Мне нравится слушать ваш чудесный голос. И смотреть на ваши милые губки…»
Но торопиться не следовало. Впереди у них была целая жизнь.
Затем они танцевали в доме Христобала Хуареса.
– В Испании танцуют не так, как в Португалии, – сказал он.
– Я… я прошу прощения у Вашего Высочества. Я быстро научусь испанским манерам.
Он хотел сказать: «Да, конечно. Но мне нравится португальская манера танцевать. Ведь я люблю вас, моя маленькая Мария Мануэла».
Но он не смел произнести этих слов, и ему казалось, что он никогда не сможет произнести их.
Правда, у него было еще много времени. Он сказал:
– У нас впереди целая жизнь.
И снова увидел, что она испугалась. Неужели ей показалось, что даже в этом замечании был какой-то упрек?
И вот они стали настоящими супругами.
Она уже меньше боялась его. Правда, он не сказал ей всего, что хотел сказать. Ему было слишком неловко. Невозможно, думал он, шестнадцать лет скрывать все свои чувства, а затем в один раз дать им волю. Они были как птицы, которых еще никогда не обучали полету; точнее, им подрезали крылья, чтобы они уже никогда не смогли парить над землей.
Даже, занимаясь с ней любовью, он был стыдлив.
– Не нужно бояться, Мария Мануэла, – говорил он ей. – Это… это необходимо сделать. От нас только этого и ждут.
Казалось, она была благодарна ему за его мягкость, хотя и ожидала чего-то иного. Слишком уж много ей рассказывали о нем. Когда она плакала и просила отвезти ее обратно в Лиссабон, ей сказали: «Вот увидите, он окажется добрым и ласковым. Он холоден и строг, но уж грубым-то никогда не бывает».
Порой она была готова смеяться – в его отсутствие, правда. Ей нравилось лежать на удобной кушетке, угощаться лакомствами и слушать, как служанки говорят об их доме в Лиссабоне; нравилось смотреть на карликов; нравилось, что индийские рабы объясняются друг с другом на своем непонятном языке. Все это забавляло ее.
Но когда появлялся Филипп, принимала смиренный и покорный вид, хотя и не дрожала, как в первый раз, когда он ласкал ее. Она немного выросла и располнела.
Однажды он сказал, предварительно отрепетировав свою речь перед зеркалом:
– Не каждый принц может благословить судьбу за то, что полюбил супругу, которую выбрали для него.
Она по-детски улыбнулась, подарив ему несколько секунд поистине райского наслаждения. Обняв ее за талию, он добавил:
– И уж тем более не всякая принцесса любит принца, за которого ее выдали замуж.
Она с такой благодарностью посмотрела на него, что ему захотелось продолжить этот приятный разговор.
– Так вы любите меня? Да, Мария Мануэла?
– Это моя прямая обязанность, Ваше Высочество.
– И только-то?
Она снова улыбнулась.
– Ах, сначала я боялась вас. Мне говорили, что вы никогда не смеетесь. Да, я и в самом деле не часто слышу ваш смех… Но вы очень добры ко мне, и… и мне уже не хочется обратно в Лиссабон.
Он не забывал, что она еще ребенок, пусть даже их возраст почти одинаков. Император не обсуждал с ней государственных проблем; она не присутствовала на собраниях генералов, архиепископов и важных сановников.
Он часто думал о том доме, где она выросла и где родители с ней, вероятно, нянчились, как со всякой единственной дочерью. Его же в детстве никто не баловал – если не считать Леоноры. Это было к лучшему, потому что избалованным принцам и принцессам труднее приспособиться к жизни, которая им предстоит. Что если бы эта маленькая девочка попала в руки не такого человека, как он? Вот его друг Максимилиан, например, не стал бы терпеть ее детских причуд. Интересно, что думает о ней император? Филипп не мог не вспомнить о короле Франции – тот ведь не удосуживался даже скрывать свою связь с любовницами, которых всегда предпочитал законным женам; не забывал и об английском короле, имевшем привычку обезглавливать своих избранниц. Да, ей повезло, этой маленькой Марии Мануэле, раз она стала супругой Филиппа Испанского.
– Я хочу, чтобы мы были счастливы, – сказал он. – Я хочу любить…
Но говорить о любви было очень трудно. Поэтому он закончил с жалобным видом:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98