Бархатный сезон в жизни императора сменился осенью, и он чувствовал, что не за горами зима. Снова начались приступы подагры и недомогания. Он уже не мог по-прежнему наслаждаться любовью Барбары. У них родился сын; они назвали его Хуаном. Он обещал вырасти красивым и умным мальчиком, но Карл понимал, что не доживет до того времени, когда смог бы судить, насколько сбылись его надежды.
Германские принцы, объединившись с Генрихом Французским, взбунтовались против императора. Расчетливый Генрих переманил на свою сторону итальянцев, и Карл, столкнувшись с необходимостью вести войну на два фронта, но не имея для этого достаточных сил, ни денег, предвидел неминуемый разгром императорских войск.
Он назначил себя главнокомандующим своих армий, но время уже ушло, а он был слишком стар для решительных действий. Поражения следовали одно за другим, и вскоре пришлось согласиться на перемирие, условия которого диктовали германцы. Французы тоже не упустили своего: в частности, герцог де Гиз выбил императорские войска из Меца.
Разбитый и униженный, он не видел возможности вернуть потерянное.
Он знал, что лишился большей части тех владений, которые намеревался завещать Филиппу, и что его сын, скорее всего, станет не более, чем королем Испании.
Не потому ли все это случилось, что он состарился и уже не мог противостоять своим соседям?
Он попытался собрать деньги, но испанцы вовсе не желали возвращения его зарубежных доминионов. Они хотели, чтобы их король был королем Испании, чтобы он все время оставался со своим народом и занимался внутренней политикой, а не тратил казну на бесконечные вояжи и военные походы.
В конце концов Карл устал настолько, что уже не желал ни продолжения военных действий, ни любви Барбары, а хотел только удалиться в какой-нибудь монастырь, чтобы там замаливать грехи и готовиться к переходу в лучший из миров, не вспоминая о заботах этого.
Вернувшись в Испанию, Филипп возобновил связь с Изабеллой. Он признался ей в совершенной измене – не то, чтобы чувствовал в этом свой долг перед ней, а просто знал, что Изабелла так или иначе услышит о его ребенке, оставшемся в Брюсселе.
Он был с ней по-прежнему добр и предусмотрителен, но от внимания Изабеллы не укрылась перемена в его поведении. Общение с искушенной в любви фламандкой не прошло для него бесследно. Вскоре при дворе стали упоминать имя доньи Екатерины Леньес – очень красивой и знатной женщины, – когда разговор заходил о Филиппе.
Считалось вполне естественным, что у принца должно быть по меньшей мере две любовницы. В таком случае Изабелле отводилась роль хозяйки домашнего очага, у которого он мог бы спокойно проводить хоть целые годы своей холостяцкой жизни, а Екатерине полагалось доставлять ему более эротические удовольствия.
Вся Испания торжественно отмечала возвращение Филиппа. Где бы он ни появился, на улицах его всюду сопровождала толпа ликующего народа. Горожане громкими криками выражали свои чувства. Из-за границы приходят дурные вести? Не беда! Главное, что принц снова оказался дома.
И Филипп продолжал делать то, что от него ждали. Он вызвал в Мадрид кастилианский кортес и потребовал у него денег, в которых так нуждался император. Он ускорил переговоры о свадьбе с Марией Португальской и о величине ее приданого. Ему было жаль расставаться со своим лучшим другом Раем Гомесом да Сильва, но он знал, что Рай с его дипломатическими навыками добудет у португальского короля Иоанна больше денег, чем кто-либо иной. Поэтому Рай отправился с посольством в Португалию, а Филипп приготовился встречать невесту, как только его друг выполнит свою задачу.
Но Иоанн, казалось, не желал проявлять благородство. Дипломатическая миссия все затягивалась и затягивалась.
Филиппу уже исполнилось двадцать шесть лет; в прошлом у него была жена, а сейчас – две любовницы, полностью устраивавшие его. Но ему не следовало забывать о том, что он подарил стране всего одного наследника, и этим наследником был дон Карлос.
Карлос не мог усидеть на месте. Он вертелся за письменным столом и совсем не слушал учителя. Тот побаивался Карлоса – как и большинство других людей, думал юный наследник. Его боялись не потому, что он мог накинуться на них с кулаками – это происходило редко, когда у него было такое настроение, – а потому, что он мог унизить их достоинство. Они также не знали, как поступить, когда дон Карлос снимал с ноги туфлю и бросал в них. Это доставляло ему огромное удовольствие. Мальчик смеялся до слез, видя своих обескураженных, опешивших преподавателей и наставников.
Его разлучили с обожаемой Хуаной, выдав ее замуж за португальского принца. Перед расставанием она долго плакала, а потом сказала Карлосу, что всегда будет думать о своем Малыше.
В то время лишь отсутствие отца по-настоящему радовало его. Проходили месяцы и годы; Карлос постепенно забывал лицо Филиппа и помнил только то, что ненавидит его.
Максимилиан и Мария почти не видели Карлоса. Он проводил время в своих покоях, а им было не до него, своих забот хватало. Дон Карлос разрывался между приступами дикой ярости и щемящей жалости к себе.
«Малыша никто не любит, – всхлипывая, повторял он, хотя уже не был прежним маленьким мальчиком. – Никто не любит эль ниньо».
Он боялся своего гувернера дона Гарсию де Толедо, брата могущественного герцога Альба. Когда дон Гарсия входил в комнату, все низко кланялись, как будто самому императору. Карлос смотрел на него исподлобья, выпятив нижнюю губу и дрожа от напряжения. Он хотел обращаться с доном Гарсией, как со всеми остальными: как-нибудь подловить момент и швырнуть в него чем-нибудь тяжелым;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98