А ведь инженер не мог не понимать, как вредит такое отрицание доказательству его алиби.Кручинин сошёл у прокуратуры, а Грачик поехал к нему домой, где и провёл почти три часа в состоянии нетерпения, подогреваемого раздающимися каждый час телефонными звонками Анны Саввишны.Едва Кручинин отворил дверь, Грачик не мог удержать сам собой сорвавшийся вопрос:— Что сказал Гордеев?Кручинин мгновение смотрел на него с недоумением, словно он и без того должен был знать все.— Он сказал, что не виновен, но о том, где пропадал той ночью, — ни слова… Он воображает, будто я не узнаю это и без него. Одевайся.— Послушайте, я голоден. Прошу, пожалуйста, джан: давайте пообедаем.— Обедай. Я поеду один.Грачик нехотя взял шляпу, и они спустились к автомобилю.— Куда же ехать? — спросил Грачик, садясь за руль.— Пока прямо, — рассеянно ответил Кручинин. Перчатки на рояле Грачик с трудом сдерживал раздражение, повинуясь лаконическим указаниям Кручинина: «налево», «направо», «прямо». Точно он боялся сказать адрес.В конце концов они остановились у большого нового дома, в одном из переулков, неподалёку от Бородинского моста. Также в молчании, минуя лифт, поднялись на несколько этажей и позвонили.Им отворила женщина лет тридцати. Первое, а может быть и единственное, что поражало в ней, — невыносимая яркость окрашенных перекисью водорода волос. Гладко при бранные на прямой пробор, они так блестели, что казались какой-то безжизненной лаковой коркой. Резко бросалось в глаза несоответствие этой химической поправки, введённой к краскам, отпущенным даме матерью-природой. Быть может, смуглый цвет её кожи был бы даже приятен, несмотря на обезображивавшие лицо рябины, если бы его окружала естественная рамка чёрных волос. А в том, что именно чёрные волосы и были отпущены ей природой, можно было судить и по цвету её темно-карих глаз, и по пушку над верхней губой, и по всему её южному облику. Эти несносные кудри цвета выгоревшей соломы во весь голос химии противоречили здравому смыслу и требованиям элементарного вкуса. Грачик даже подумал: «Неужели Вадим Гордеев, с его хорошим вкусом и здоровым восприятием жизни, мог увлечься подобным очевидным нарушением естественности, являющейся непременным условием красоты?» В фигуре этой женщины бросалась в глаза какая-то особенная угловатость ширококостного скелета, сообщавшая всему её облику тяжеловесность и даже грубость.В те короткие мгновения, что Грачик стоял на площадке лестницы, пока Кручинин представлялся химической блондинке, он успел с полной неопровержимостью установить, что никакие положительные качества, какие в будущем могут обнаружиться в этой особе, не сделают их друзьями. Как объект симпатии она была для него потеряна раз и навсегда.Узнав, кто перед нею, Фаня Львовна — эти была она — сначала немного смутилась, потом неподдельно обрадовалась. Оказалось, что она слышала от Вадима о его прежней дружбе с Кручининым и не раз горевала о её утрате. После ареста Вадима она не решилась обратиться к Кручинину с просьбой о помощи, ре будучи с ним знакома и понимая двусмысленность своего положения.— Но можете ли вы себе представить что-нибудь более двусмысленное, я бы даже сказал — бессмысленное, чем нынешнее положение Вадима? — возразил Кручинин.Грачик не мог не заметить усилия, сделанного Фаншеттой, чтобы удержать навернувшуюся в уголке глаза слезу.— Вы правы… — сказала она дрогнувшим голосом. По-видимому, она колебалась, не решаясь задать какой-то вопрос, вертевшийся на языке. Она отвернулась. Потом решительно и глядя прямо в глаза Кручинину спросила: — Что может спасти Вадима?— Доказательство того, что в ту ночь он не мог быть в институте.— Только это?— Да.Она снова отвернулась, и по её движению, к ни старалась Фаншетта его скрыть, Грачик понял, что она прижала к губам платок. Когда она опять повернулась к гостям, её губы слегка вздрагивали.— Могу ли я быть с вами совершенно откровенна? — негромко спросила она.— Должны… — сказал Кручинин с той подкупающей мягкостью, которой умел развязывать языки самых неподатливых людей. — Только при этом условии нам и стоит говорить.— Я не знаю, что делать. Вадим мне очень дорог… да, очень дорог. Сначала это было простое увлечение. Я думала, что это… так, роман. Но теперь я, кажется, должна для самой себя решить вопрос: то или другое?. Ведь я замужем.— Да, такие вопросы нужно решать, как подсказывает сердце.— Если бы я была уверена в том, что тут нет… чего-то нечестного: уйти от мужа…— Мне кажется, что Вадим попал в эго положение… немножко и по вашей вине.— Да, я сама не закрываю на это глаз.Её слова, произнесённые глубоким грудным голосом мягкого, задушевного тембра, произвели даже на Грачика, заранее вооружившегося против неё чувством антипатии, впечатление.— Если я до сих пор ещё колебалась, но теперь готова… да, я скажу мужу все… И как только Вадим будет на свободе…Кручинин прервал её:— Чтобы он был на свободе, по-видимому, вам достаточно сказать, что в ночь ограбления института Вадим был здесь, у вас.Она удивлённо вскинула на него взгляд:— Что вы сказали?— Это будет алиби, которое поможет бороться с неопровержимостью следов у шкафа, — сказал Кручинин.— По-видимому, я вас не так поняла, — с оттенком обиды проговорила Фаншетта. — Не хотите же вы, чтобы я сказала, будто он… провёл ту ночь у…— А разве не так и было?— Как вы смеете!..— Вы же сами сказали: для вас все решено — во рвёте с мужем.— Но как же всё-таки я могу… солгать!— В чем? — удивился Кручинин.— Будто Вадим был здесь, когда он тут не был.— Что?!— Впрочем, — быстро сказала она, — если вы считаете, что эта ложь может спасти Вадима, я готова…Кручинин с негодованием остановил её движением руки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16