Молодая негритянка лет двадцати, с веселым, плутовским видом, дразнила, когда вошел маркиз, великолепного попугая Ара, сидевшего на шесте из розового дерева, где его удерживала золотая цепочка, привязанная к лапе.
Негритянка, не прерывая своего занятия, которое, казалось, очень забавляло ее, и заставляя птицу пронзительно кричать, беспечно наклонилась к маркизу, наполовину повернувшись в его сторону движением в высшей степени наглым, бросила через свои длинные ресницы на него насмешливый взгляд и стала ждать, когда он обратится к ней. Маркиз, как будто не замечая злобного вида, принятого на себя невольницей, подошел к ней и дотронулся до нее пальцем.
— Феба, — сказал он по-испански, — потрудитесь заметить мое присутствие.
— Какое мне дело до вас, господин маркиз? — отвечала она, слегка пожимая плечами.
— Вам, Феба, нет никакого дела до меня, это правда; я пришел вовсе не к вам, а к вашей госпоже, которую известите, прошу вас, немедленно о моем приходе.
— В такой час?
— Отчего же нет?
— Оттого, что донна Лаура, по-видимому утомленная долгим переездом, совершенным сегодня, ушла и приказала мне никого к ней не впускать; по всей вероятности, она теперь отдыхает.
Маркиз покраснел и сдвинул брови; он сделал гневное движение, но, понимая, без сомнения, всю нелепость сцены с невольницей, которая только исполняла приказание, сейчас же оправился.
— Хорошо, — сказал он, улыбаясь и нарочно возвышая голос, — ваша госпожа вольна поступать у себя, как ей угодно; я не позволю себе настаивать долее, только я вынужу ее на этот разговор, в котором она мне отказывает вот уже несколько дней.
Едва он произнес эти слова, как занавеска поднялась, и донна Лаура вошла в комнату.
— Вы, кажется, грозите мне, дон Рок де Кастельмельор? — спросила она резким и гордым голосом. — И, обратившись к молодой невольнице, прибавила: — Уйди, Феба, но не удаляйся далеко, чтобы ты могла сейчас же, при первой надобности, прибежать ко мне.
Феба наклонила голову, взглянула в последний раз на маркиза и вышла из гостиной.
— Теперь, кабальеро, — продолжала донна Лаура, когда вышла невольница, — говорите, я вас слушаю.
Маркиз почтительно поклонился.
— Не прежде, сеньорита, как вы сядете.
— Зачем? Впрочем, — прибавила она, — если эта уступка с моей стороны сократит нашу беседу, то я охотно повинуюсь вам.
Маркиз прикусил губу, но не отвечал.
Донна Лаура села на самый отдаленный диван и, сложив небрежно руки на груди, продолжала смотреть на своего собеседника с высокомерием.
— Говорите же теперь, пожалуйста, Феба не солгала вам, я ужасно устала, кабальеро, и только одна обязанность повиноваться вашим приказаниям принудила меня вас принять.
Слова эти были пропеты, если позволят употребить выражение устарелого автора, самым тонким голосом; донна Лаура опрокинула свою голову на подушку, наполовину скрывая зевок.
Но маркиз решился не смотреть ни на что и ничего не видеть; он поклонился в знак благодарности и приготовился говорить.
Донне Лауре было шестнадцать лет; она была грациозна и миловидна; ее смело выгнутый стан имел осанку, которою обладают одни испанские женщины; походка ее была исполнена такой непринужденной томности, которую испано-американки переняли у андалузянок. Ее темно-каштановые волосы падали шелковистыми кудрями на плечи ослепительной белизны; голубые задумчивые глаза, казалось, отражали лазурь неба и были увенчаны черными правильными бровями, которые как будто были проведены кистью; прямой нос с подвижными розовыми ноздрями, крошечный ротик, который, открываясь, выказывал двойной ряд перламутровых зубов, дополняли ее красоту, которую тонкость и прозрачность ее кожи делали еще привлекательнее и благороднее.
Одетая в кисею, как и все креолки, молодая девушка была очаровательна, приютившись на диване, как beija flor в чашечке цветка; особенно же в эту минуту, когда с трудом сдерживаемый гнев волновал ее и покрывал щеки алым лихорадочным румянцем, донна Лаура была пленительна, но вместе с тем и величественна, что внушало почтение и почти благоговение.
Дон Рок де Кастельмельор, несмотря на свое решение и твердое намерение, которое он выказал, не мог воспротивиться могущественному очарованию такой благородной и непорочной красоты; он опустил глаза перед взглядом молодой девушки, исполненным ненавистью и почти презрением, и слегка взволнованным голосом возобновил разговор, которому он придавал такую цену.
— Мы достигли, сеньорита, — сказал он, — границы цивилизованных бразильских стран, и, если я не ошибаюсь, дорога, по которой мы теперь должны следовать, проходит по пустыне, куда до нас только некоторые отважные исследователи осмеливались проникнуть; я думаю, что настала минута откровенного объяснения и что пора определить отношения наши друг к другу.
Донна Лаура презрительно улыбнулась.
— Положение это, — сказала она с горечью, прерывая его, — нужно, однако, яснее представить; я буду избегать, если вам угодно, входить в известные подробности, напоминая вам их; я сама… о! не перебивайте меня, пожалуйста, — вскричала она с живостью, потому что молодой человек пробовал прервать ее. — Вот сущность в двух словах: мой отец, дон Зено Альварес Кабраль, потомок одного из самых знаменитых конквистов этого края, скрывшись в окрестностях Буэнос-Айреса по неизвестным мне причинам, которые, без сомнения, не важны для вас, гостеприимно принял заблудившегося путешественника, который во время ужасной ночной бури приехал к двери его гасиенды; путешественник этот были вы, сеньор, потомок не менее знаменитого рода;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36