Для нового государя признать, что его предшественник приговаривал к смерти или ссылал в Сибирь людей без вины, было невозможно – это подорвало бы авторитет верховной власти. О родственниках Андрея Хрущова, казненного в 1740 году вместе с Волынским, в указе императрицы Елизаветы от 15 июня 1742 года было сказано: вдову и детей Хрущова «не порицать, понеже они винам его не причастны». Из этого следовало, что на казненном Хрущове по-прежнему лежит вина государственного преступника – сообщника Волынского. Новая государыня Елизавета не собиралась отменять вынесенного императрицей Анной приговора в отношении и Волынского, и Хрущова и не желала публично осудить репрессии своей предшественницы. Если об этом и говорилось, то иносказательно, без упоминания конкретных имен, а если такие имена упоминались, то это были в основном имена «плохих» и «злых» советников прежней государыни (Остермана, Миниха, Бирона и др.), которые и считались истинными вдохновителями репрессий и несправедливостей. Общим было представление, что «просто так» в ссылку не отправят, что государь всегда прав, а сомнение в правильности приговора рассматривалось как вид преступления.

В какой сложной ситуации оказывалась власть, когда нужно было, не осуждая прямо прежнее правление, реабилитировать, вернуть на прежнее место сановника, видно из дела А. П. Бестужева-Рюмина. Он, бывший канцлер России, сосланный Елизаветой Петровной в дальние деревни в 1758 году по приговору с крайне неясным составом преступления, удостоился при воцарении Екатерины II особого манифеста о полной реабилитации. В этом документе, написанном самой государыней, признается, что Бестужев-Рюмин абсолютно ни в чем не виноват, и подчеркивается, что манифест – акт не просто помилования, а восстановления бывшего канцлера в прежних правах, чинах и званиях и, что очень важно, – в доверии к нему верховной власти. Одна из целей манифеста – реабилитировать Бестужева, но при этом не бросить тень на Елизавету Петровну, идейной преемницей которой провозгласила себя Екатерина II. Не забудем, что сама Екатерина была ранее участницей заговора вместе с Бестужевым. В манифесте очень туманно говорится, что Бестужев-Рюмин теперь полностью оправдался и сам «ясно нам открыл каким коварством и подлогом недоброжелательных [людей] доведен он был до сего злополучия». Подробнее о подлогах неких «недоброжелательных» людей в манифесте не сказано ни слова, но сразу же подтверждается искреннее желание новой властительницы явить Бестужеву знаки «доверенности и нашей особливой к нему милости… и, возвратя ему прежние чины действительного тайного советника и ранг генерал-фельдмаршала, сенатора, обоих российских орденов кавалера и, сверх того, жалуем его первым императорским советником и первым членом нового, учреждаемого при дворе нашего императорского Совета с пенсионом по двадцать тысяч в год». В конце манифеста сказано: «Ожидаем от всех наших верноподданных согласного, ко многим его, графа Бестужева-Рюмина, долголетним в империи заслугам, уважения и надлежащего почтения, а притом всемилостивейше повелеваем, как самого, так и род его Бестужева-Рюмина ни прямым, ни посторонним образом претерпенным неповинно сим несчастием не порицать, под опасением за то нашего Императорского гнева».
Из всех возвращений из ссылки возвращение Бестужева было, пожалуй, самым триумфальным. Но вскоре оказалось, что и полное восстановление Бестужева в правах, чинах и званиях тем не менее не вернуло некогда могущественному сановнику его прежнего влияния. И хотя Екатерина поначалу советовалась с ним, постепенно стало ясно, что время Бестужева прошло, в нем уже не очень-то нуждаются. К власти пришли новые люди, и они не хотели делить ее со старым, да еще неуживчивым вельможей. Постепенно Бестужев отошел от дел. Такая же судьба ждала многих освобожденных из ссылки сановников.
Вернувшегося после двадцатилетнего отсутствия Б. X. Миниха весной 1762 года неподалеку от Петербурга сердечно встречало все его разросшееся семейство, и фельдмаршал, которого не трогали «перевороты счастия, к удивлению своему, плакал». Император Петр III возвратил ему чины и ранги, а также некоторые из имений (т. е. произошел акт довольно редкого «поворота» отписанной в казну недвижимости), кроме того, фельдмаршала включили в Совет при особе государя. Миних пытался найти себе не последнее место при дворе сначала Петра III, а потом Екатерины II, но неудачно – все такие места оказались заняты другими счастливцами. Он писал проекты, пытался давать государям советы, как управлять государством, но и его время прошло так же, как время Бестужева. Разочарованный своим положением, в 1767 году Миних подал прошение об отставке, которое, конечно, тотчас удовлетворили.
Не лишена анекдотичной занятности история возвращения из устюжской ссылки в 1762 году бывшего лейб-медика Елизаветы Петровны графа Лестока. Просидев в ссылке 14 лет, он, 74-летний старик, по словам английского посланника Кейта, явился в столицу в крестьянском платье, но «живой и проворный, как юноша». Петр III восстановил его в чинах, но не в должности. Лейб-медиком был уже другой человек. Лесток даже получил компенсацию – 12 944 рубля 8 копеек и 67 червонцев. Из конфискованного ему удалось вернуть только часть, и император, выслушав его жалобу, позволил ему «порыться на складах Канцелярии конфискации» и в шутку разрешил разыскивать конфискованные вещи в домах частных лиц. Человек с юмором, Лесток не преминул воспользоваться государевым разрешением и начал посещать с визитами богатые дома, где вскоре нашел часть своих картин, серебра и драгоценностей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126