В описи вещей, оставшихся от Толстых, учтены дорогие вещи: лисьи шубы, епанча, кафтаны, камзол, сюртук, серебряная и оловянная посуда с ножами (вещь невероятная для обыкновенного колодника), золотые часы, серебряные табакерки, 16 червонцев. Известно, что в первоначальной описи имущества Толстых учтено 100 червонцев, значит, привезенные деньги они тратили на еду и на взятки.
В целом жизнь в Соловецком монастыре отличалась такой особой суровостью, что иным узникам каторга на материке казалась раем. В своей челобитной 1743 года бывший секретарь Михаил Пархомов просил: «с радостию моей души готов на каторгу, нежели в сем крайсветном, заморском, темном и студеном, прегорьком и прескорбном месте быти».
В истории Соловков немало побегов, но среди них почти нет удачных – если беглого арестанта не находили, то это не означало, что он сумел добраться до материка, куда ходил только «извозный карбас». Скорее всего, такой беглец тонул в Белом море. Бежать из монастыря было нелегко: за колодниками тщательно следили, их «чуланы» и вещи регулярно обыскивали. Нарушителей режима ждало наказание – «смирение»: хлеб да вода, порка плетями, содержание в цепях, дополнительные кандалы и т. д.
Кроме Соловков, политических преступников держали еще в нескольких удаленных от центра монастырях: архангельском Николо-Корельском, Кирилло-Белозерском, Антониево-Сийском на Северной Двине, а также в десятке других монастырей Европейской части России. Суровы были условия содержания колодников в сибирских монастырях, самыми известными из которых были Долматовский Троицкий и Селенгинский Троицкий. Они становились настоящей могилой для живых. Впрочем, уморить узника можно было и не только на Соловках или в Селенгинске, но в любом другом монастыре.
Из описания заточения Арсения Мациевича в Николо-Корельском монастыре в 1760-х годах видно, что многие монастыри (кроме Соловков) не были приспособлены к содержанию секретных узников. Мациевича поместили в каземат под алтарной частью собора, рядом поселилась охрана. Опальный архиепископ пользовался в монастыре большой свободой, вел вольные беседы с охраной, посетителями, монахами, произносил проповеди, сурово укоряя монахов за повальное беспробудное пьянство, что и стало в 1767 году причиной доноса на него.

В суздальский Спасо-Ефимьевский монастырь традиционно посылали сумасшедших «до исправления в памяти», а также различных сексуальных извращенцев. В монастыре кончил свою жизнь и знаменитый монах-предсказатель Авель. Профиль монастыря как сумасшедшего дома был утвержден указом Екатерины И, приславшей туда в 1766 году первый десяток сумасшедших колодников. Умалишенных охраняли и содержали так же сурово, как и политических узников, причем об «опасном» политическом бреде узников следовало доносить по начальству.
Женщинам-колодницам в монастырях было не легче, чем мужчинам. Их ждали такие же суровые условия жизни, скудная еда, тяжелая работа, жестокое «смирение» в случае непослушания железами, батогами, шелепами. Знатные преступницы находились под постоянным, мелочным и придирчивым контролем приставленных к ним днем и ночью охранников или монашек, которые нередко стремились унизить, в чем-то ущемить этих изнеженных недотрог. Удобным предлогом для этого служили суровые указы о содержании узниц. Сестру жены А. Д. Меншикова Варвару Арсеньеву в 1728 году заключили в вологодский Горицкий монастырь. В указе о ней сказано: «И игуменье смотреть над нею, чтоб никто к ней, ни от нее не ходил, и писем она не писала». Оттуда ее перевели в московский Алексеевский монастырь, и там ее по-прежнему держали многие годы под охраной. Княжну Е. А. Долгорукую в 1739 году в том же Горицком монастыре умышленно держали безвыходно в маленьком темном домишке на черном дворе, возле хлевов и конюшен.

Каждое слово узниц сразу же становилось известно властям. Им даже приказывали «говорить всем вслух, а не тайно». Из инструкции 1732 года о содержании в монастыре княгини Александры Долгорукой видно, что узницу содержали под «крепким караулом» и даже в церкви она стояла «уединенно, за перегородкой». Так, кстати, было принято держать в церкви и колодников-мужчин. С родными женщинам-узницам разрешалось видеться только «в монастырских вратах при нескольких старых монахинях».
Узниц монастырей в большинстве своем постригали в монахини. Делалось это по прямому указу сыска, насильно, что являлось грубейшим нарушением догматов церкви о святости добровольного пострижения. Если в 1698 году царицу Евдокию больше трех месяцев уговаривали и в конце концов уговорили постричься, то позже с желанием узниц не считались. Указы о пострижении давала светская власть, и они были суровы и лаконичны: «Послать в Белозерский уезд, в Горский девичь монастырь и тамо ее постричь… и велеть ей тамо быть неисходной» (указ верховников от 4 апреля 1728 года о Варваре Арсеньевой). Так же поступали и с другими знатными колодницами.

ИЗ СЛЕДСТВЕННЫХ ДЕЛ
В 1740 году в Иркутске, в девичьем монастыре, постригли несовершеннолетнюю дочь А. П. Волынского Анну: «Явился в церкви Знаменского монастыря архимандрит… Корнилий. За ним ввели в церковь под конвоем юную отроковицу… Архимандрит приступил к обряду пострижения девушки. На обычные вопросы об отречении от мира постригаемая оставалась безмолвною, но вопросы по чиноположению следовали один за другим, так и видно было, что в ответах не настояло необходимости. Безмолвную одели в иноческую мантию, покрыли куколем, переименовали из Анны Анисьею, дали в руки четки, и обряд пострижения был окончен.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126