Поцеловав мать и ущипнув Имоджин, он побежал наверх, прыгая через три ступеньки; затем, уже переодетый к обеду, спустился вниз, прыгая через четыре. Ему ужасно досадно, но его репетитор, который тоже приехал в Лондон, пригласил его обедать в Оксфорд-и-Кэмбоидж-Клуб"; отказаться неудобно, старик обидится. Уинифрид, огорчённая и в то же время польщённая, отпустила его. Ей хотелось, чтобы он остался дома, но ей было приятно, что наставник так любит его. Уходя, он подмигнул Имоджин.— Да, мама, — сказал он, — я видел у кухарки куликовые яйца, оставьте мне парочку к вечеру, я с удовольствием поужинаю. Да, кстати, у тебя нет денег? Мне пришлось занять пятёрку у старика Снобби.Уинифрид, глядя на него с любовной проницательностью, ответила:— Но, дорогой мой, нельзя же так сорить деньгами, и во всяком случае ты не должен платить сегодня вечером: ты же его гость. («Какой он очаровательный и стройный в этой белой жилетке, и эти густые тёмные ресницы!»)— Но мы, может быть, пойдём в театр, мама, и я думаю, что мне придётся заплатить за билеты, у него насчёт монеты слабо.Уинифрид, протянув ему пятифунтовую бумажку, сказала:— Ну хорошо, может быть, действительно лучше отдать ему, но в таком случае ты не должен платить за билеты.Он сунул бумажку в карман.— Если бы мне и пришлось, я не смог бы. До свидания, мам.Он вышел, высоко задрав голову в лихо сдвинутой набок шляпе, жадно вдыхая воздух Пикадилли, как молодой пёс, выпущенный на волю. Чудно повезло! После этой грязной, скучной дыры очутиться здесь!Он встретился со своим наставником, правда, не в «Оксфорд-и-Кэмбридж-Клубе», а и «Клубе Козла». Наставник оказался всего на год старше его — красивый юноша: прекрасные карие глаза, гладко причёсанные тёмные волосы, маленький рот, овальное лицо, томный, безукоризненный, хладнокровный до последней степени, один из тех молодых людей, которые без труда приобретают моральное влияние на своих сверстников. Он чуть не вылетел из школы за год до Вала, провёл последний год в Оксфорде и Валу казался окружённым ореолом. Его звали Крум, и не было человека, который бы умел тратить деньги быстрее. Казалось, это было его единственной целью в жизни, что совершенно ослепляло юного Вала, в котором Форсайт, однако, держался иного мнения, удивляясь время от времени, где же, собственно, то, за что они платили деньги.Они мирно пообедали, стильно и со вкусом, выпили каждый по бутылке вина и, выйдя из клуба, попыхивая сигарами, отправились в «Либерти» в кресла первого ряда. Звуки весёлых куплетов, зрелище очаровательных ножек затуманивались и пропадали для Вала за неотвязными мыслями о том, что ему никогда не сравняться с Крумом в его спокойном дендизме. Мечты о недостижимом идеале смущали его душу, а когда это происходит, всегда бывает как-то не по себе. Конечно, у него слишком большой рот, не безукоризненный покрой жилета, брюки не обшиты тесьмой, а на его перчатках цвета, лаванды нет чёрных простроченных стрелок. Кроме того, он слишком много смеётся; Крум никогда не смеётся, он только улыбается, так что его прямые тёмные брови слегка приподнимаются, образуя треугольник над опущенными веками. Нет, ему никогда не сравняться с Крумом! А всё-таки это замечательно весёлый спектакль, и Цинги я Дарк прямо великолепна! В антрактах Крум посвящал его в подробности частной жизни Цинтии, и Вал сделал мучительное открытие, что Крум, если захочет, может пройти за кулисы. Ему так хотелось сказать: «Послушай, возьми меня с собой», но он не смел из-за своих несовершенств, и от этого последние два акта чувствовал себя просто несчастным. При выходе Крум сказал:— Ещё полчаса до закрытия театров, поедем в «Панде — мониум».Они взяли кабриолет, чтобы проехать сто ярдов, и места по семь шиллингов шесть пенсов, хотя намеревались стоять, и прошли в зал. Вот в таких именно мелочах, в этом полном пренебрежении к деньгам, проявлялась эта столь восхитительная утончённость Крума. Балет подходил к концу и шёл в последний раз, поэтому в зале была невыразимая давка. Мужчины и женщины в три ряда столпились у барьера. Вихрь и блеск на сцене, полумрак, смешанный запах табака и женских духов, вся эта увлекательная прелесть толчеи, свойственная увеселительным местам, разогнали идеалистические грёзы Вэла. Он восхищённо заглянул в лицо какой-то молодой женщине, обнаружил, что она не так уж молода, и быстро отвёл глаза. Бедная Цинтия Дарк! Рука молодой женщины нечаянно задела его руку; на него пахнуло запахом мускуса и резеды. Опустив ресницы, Вэл украдкой покосился на неё. Может быть, она всетаки молодая. Она наступила ему на ногу и попросила извинения. Он сказал:— Пожалуйста; не правда ли, какой чудный балет?— О, он мне уже надоел, а вам неужели нет?Юный Вэл улыбнулся своей открытой очаровательной улыбкой. Дальше он не пошёл — всё это было для него ещё мало убедительно. Форсайт в нём требовал большей определённости. А на сцене вихрем кружился" балет, точно в калейдоскопе, белый, ярко-розовый, изумрудно-зелёный, фиолетовый, и вдруг все сразу застыло неподвижной сверкающей пирамидой. Взрыв аплодисментов — всё кончилось. Коричневый занавес закрыл сцену. Тесный полукруг мужчин и женщин у барьера разорвался, рука молодой женщины прижалась к руке Вэла. Чуть-чуть поодаль вокруг какого-то господина с розовой гвоздичкой в петлице царило необычайное оживление. Вэл снова украдкой покосился на молодую женщину, глядевшую в ту сторону. Трое мужчин, взявшись под руки, нетвёрдой походкой вышли из круга. У того, который шёл посередине, были тёмные усы, розовая гвоздичка в петлице и белый жилет; он слегка пошатывался на ходу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16