Они сорвались со скамьи, побежали домой.
Наташа ничего не рассказала им о своих горестях. На расспросы ответила только, что еще не разобралась, что трудно судить по первому дню. Но Катя почувствовала, что что-то не то. И сразу решила, что завтра расскажет о Наташе Тоне, с которой была в большой дружбе.
А вечером, оставшись наедине с мамой, Наташа во время «задушевного разговора», ничего не утаивая, рассказала ей о своем первом школьном дне.
– Случается, – улыбнулась Софья Михайловна. – С каждым человеком так бывает, что вдруг какая-то самая нелепая глупость выбьет из колеи. Но тут важно не поддаться этому, не верить своему ощущению, будто все к тебе плохо относятся.
– А знаешь, мама, – пожаловалась Наташа, – мне завтра прямо-таки трудно в школу идти.
– Ничего, вот увидишь, скоро все будет хорошо. Будь лишь сама собой и поменьше думай о себе.
* * *
Прошло несколько дней. Наташа вся как-то подобралась после разговора с мамой и постепенно привыкала к новой школе, знакомилась с ребятами. Она чувствовала, что Алла Ивановна и Тоня внимательно присматриваются к ней; и ей вскоре стало с ними легко и просто. Она не подозревала, что Катя много рассказала Тоне о ней и о всей ее семье и что мама приходила к Алле Ивановне, и они долго беседовали о ее злополучном первом дне.
К концу четверти она была снова отличницей и дружила со всем классом, и снова с головой вошла во все его интересы и происшествия. И дома – с Катей и Люсей – большая часть их бесед была о школе.
Глава VIII

Что же такое «соленая католюандо»?
Наступила зима. Все шло своим чередом. Днем девочки учились, а по вечерам готовили уроки в «классной», читали и рисовали. Иногда к их столу подсаживались и взрослые; начинались беседы, шутки и споры. Часто забегали школьные подруги; им нравилось бывать в этой квартире. Теперь нередко заглядывал к ним и доктор.
Дружба между доктором и Тотиком все росла. Доктор, вернувшись со службы, первым делом спрашивал:
– Где Тотик?
А Тотик с середины дня приставал ко всем:
– Почему не идет Гуливел? – Он иначе не называл доктора.
Когда Тотик болел, доктор просиживал у его кроватки ночи напролет и волновался больше, чем родители.
Девочки учились, росли, ссорились и мирились, катались на коньках и на лыжах. Иногда по воскресеньям Леонтий Федорович водил их то в музеи, то просто гулять по городу; и Наташа все чаще мечтала о том, как она будет художницей и как нарисует виды всех своих любимых мест в Ленинграде. С этой осени она занималась в студии Дома пионеров и делала большие успехи.
Как-то в субботний вечер пришел Вася. Уроки у девочек были уже приготовлены, и они, сидя в «классной», с увлечением придумывали шарады. Вася сразу присоединился к ним и предложил нарисовать им ребус. Ему дали большой лист бумаги. Девочки, стоя на коленках на стульях и упираясь локтями в стол, не сводили глаз с кончика карандаша.
Подошла Анна Николаевна и тоже стала смотреть через плечо Васи на рисунок. Вася, лукаво улыбаясь, быстро, одним штрихом, рисовал подряд маленькие рожицы – одну забавнее другой. Тут были и детские смеющиеся и плачущие мордашки, и сердитые старики, и веселые старушки, и толстуха с подвязанной щекой, и удивленный чем-то гражданин с высоко поднятыми бровями, – и каких-каких физиономий тут не было. Девочки хохотали от души; не отставала от них и Анна Николаевна. На большом листе бумаги шел уже третий ряд рожиц – по десять в ряд – и вдруг хохот еще усилился – в четвертом ряду начали появляться одна за другой очень похожие карикатуры на Катю, на Люсю, на Наташу, на самого Васю, потом на Якова Ивановича и всех остальных обитателей квартиры.
– Ой, до чего похоже! – заливалась Люся.
– Вася! Неужели я такая страшная?! – хохотала Анна Николаевна.
– А доктор-то! Смотрите!
– А это сам Вася! Как похож!
На взрывы смеха и крик девочек вышли из своей комнаты и Наташины родители.
– Да тут у вас – мы слышим – уж очень весело. Нельзя ли и нам присоединиться? – сказал Леонтий Федорович, тоже заглядывая через Васино плечо.
– Ну, Вася, я тебе пророчу блестящую будущность! – воскликнул он.
Васин карандаш выводил уже седьмой ряд смешных физиономий, а за ним последовали восьмой, девятый и десятый.
Вася громко стукнул карандашом по столу и встал.
– Ну, вот вам и ребус. Угадывайте!
– Понял! – сказал Леонтий Федорович.
– Папка, молчи! Мы сами разгадаем, – крикнула Наташа.
Катя, тыкая пальцем в каждый рисунок, считала:
– Десять. И десять рядов. Значит, его.
– Ну и сто рож! Сторож!
– Сторож! Сторож!
– Браво, Вася! Молодец! – зашумели все.
– Постойте! – закричала Софья Михайловна. – Я гак хорошо рисовать не умею, а тоже придумаю интересный ребус. Наташа, дай бумаги.
– А я чем хуже? И я могу! И мне бумаги! – И Леонтий Федорович уселся к столу.
– Все! Все! Давайте все! Кто скорее придумает ребус! – кричала Наташа.
И, увлеченные, все принялись за работу.
Наташа украдкой следила за отцом. Он сосредоточенно думал, иногда шевеля губами, и все писал какие-то буквы.
– У тебя ребус, папка?
– Нет, не ребус. Загадка. И уже готова!
– Ну?! Покажите!
Леонтий Федорович закрыл свой лист руками.
– Не покажу! У меня загадка совсем особенная. Угадайте: как называется наша квартира?
– То есть как? Почему… Да просто номер шесть, – заговорили все в недоумении.
– Так вот! – повысил голос Леонтий Федорович. – Наша квартира называется «Соленая Католюандо».
– Как?.. Что?.. Что это значит?.. Как?..
– "Соленая Католюандо", – раздельно повторил Леонтий Федорович.
– Почему соленая? – спросила Анна Николаевна.
– А мы разве пресные? – ответил Леонтий Федорович.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46