.. Тупое отчаяние село внутри тяжелым комом, как будто подавилась душа.
Башкин сел на табурет, поставил локти на стол и крепко зажал ладонями уши. Смотреть на пометки в углу теперь нельзя - крест корил и мучил. Башкин сидел, и холодным ветром выла тоска внутри.
Вдруг он услышал ключ в замке, отнял руки, испуганно оглянулся. Надзиратель распахнул дверь и крикнул с порога:
- Выходи!
Башкин все глядел испуганно.
- Выходи, говорят, - и надзиратель резко мотнул головой в коридор.
Башкин запахнул пальто, сорвался к двери.
Другой служитель уж подталкивал его в поясницу, приговаривал:
- Пошел, пошел, жива!.. Направо, направо, пошел, на лестницу!
У Башкина колотилось сердце и запал, куда-то провалился дух. Он шагал через две ступеньки.
Опять коридор, служитель быстро из-за спины открыл дверь. Парадная лестница с ковром и на площадке трюмо во всю стену: Башкин мутно, как на чужого, глядел на свою длинную фигуру в стекле.
- Стой, - сказал служитель и толкнул трюмо.
Трюмо повернулось, открыло вход, служитель за плечо повернул Башкина и толкнул вперед. Башкин слышал, как щелкнула сзади дверь. Служитель уж толкал его в поясницу. Они шли по паркетному натертому полу, по широкому коридору.
- Пальто снимите. Шапку тоже, - Башкин был в парадной прихожей. Два жандарма сухими, колкими глазами оглядывали его. Служитель ушел. Башкин коротко и редко дышал. Колени неверно гнулись, когда пробовал ступать. Он опустился на деревянный полированный диван, что стоял у стены.
- Встаньте, тута вахтера место, - сказал жандарм. Башкин дернулся, вскочил, в голове завертелось, он ухватился за косяк дверей.
- Проси, - сказал из коридора круглый мелодичный тенор.
- Пожалуйте, - сказал нарочито громко жандарм и зазвенел шпорами впереди Башкина. Он отворил дверь и, цокнув шпорами, стал, пропуская вперед Башкина.
Огромный кабинет, высокие окна, ковер во весь пол, мягкие кресла. У стола стоял жандармский офицер, гладко выбритый, с мягкими русыми усиками. Он приветливо улыбался, как почтительный хозяин.
- А! Господин Башкин! Семен... Петрович? Очень рад. Присаживайтесь.
Офицер маленькой холеной ручкой указал на ковровое кресло у стола. Томно звякнули шпоры.
Башкин поклонился, шатнувшись на ходу вперед, и опустился, плюхнулся в низкое кресло. Он тяжело дышал. Он взглядывал на офицера, будто всхлипывая глазами, и снова упирался взглядом в ковер.
- Плохо себя чувствуете? - спросил учтиво и ласково офицер. - А мы сейчас скажем, пусть нам чаю дадут, - и он нажал кнопку на столе. Мельхиоровую фигурчатую кнопку.
- Подай нам сюда чаю, - приказал офицер, когда цокнул шпорами в дверях жандарм.
Офицер уселся в кресло, за письменный стол. Башкин мутными глазами водил по малахитовому письменному прибору, по белой руке с перстнем. Перстень был массивный, он, казалось, отягощал миниатюрную ручку.
- Что, там так скверно? - спросил офицер участливо. - Но все это, вероятно, недоразумение. Мы сейчас с вами это попытаемся выяснить.
- Да, да, недоразумение, - потянулся к офицеру Башкин. - Совершенно ничего нет, я не понимаю.
- Поставь сюда, - сказал офицер жандарму и очистил место на столе перед Башкиным. Дымился горячий чай, блестели поднос и серебряные подстаканники. - Видите ли, недоразу-мений сейчас множество. И во все эти дела впутывают огромное количество совершенно непричастного народа. Вы себе не представляете, какое количество. Что ж вы чаю-то - простынет.
Башкин кивал головой, слабой, взлохмаченной.
- Вы войдите в наше положение, - продолжал офицер, придвигая свой стакан. - Нам приходится разбираться... Вы не социалист? Простите, я не настаиваю. Но я сам отчасти разделяю эти взгляды. Вас это, может быть, удивляет. Что ж вы сахару?
- Нет, почему же, - бормотал Башкин, силясь ухватить серебряными щипчиками кусок сахару.
- Правда, вы можете понять это; ведь вы философ. Да-да! Простите, я по службе должен был познакомиться со многими вашими мыслями.
Башкин покраснел. Он чувствовал, как кровь шумит в ушах и горит лицо все больше и больше.
- Вы простите, вы этого, может быть, не хотели, но меня многие ваши суждения поразили глубиной их смысла. Вы не курите? - Офицер поднес Башкину широкий серебряный портсигар. - Так, видите ли, сейчас так много просто беспокойных людей, просто такой молодежи, которая особенно тяжело переживает свой возраст, когда людям надо перебеситься. Конечно, всякому вольно сходить с ума по своему вкусу. Не правда ли?
Офицер дружески улыбнулся. Башкин поспешно закивал головой.
- Да, так извольте беситься за свой счет. И ведь из этих молодых людей потом выходят отличные прокуроры, профессора, врачи, чиновники... Да-с. Ну, а зачем же за ваш темперамент должны отвечать другие? Вы не понимаете, о чем я говорю?
Башкин во все глаза глядел на офицера, прижав стакан к груди.
- Я говорю про то простонародье, которое является каким-то страдающим материалом для упражнений... я сказал бы - выходок. Помилуйте, из господ! Образованный! Студент! Как же не верить? И он верит, а наш Робеспьер сыплет и сыплет. И семейный бородач начинает проделывать Прудона от самого чистого сердца. И бородач попадает в Туруханск,- а куда ж его деть-то, коли ему мозги повредили, - а студент уж, гляди, с кокардой ходит. Женился и безмятежно получает чины и казенное жалование. И вспоминает за стаканом вина грехи молодости. А бородач... Ведь вы представляете себе, что происходит?
Тут офицер глубокомысленно взглянул на Башкина, и даже несколько строго, и помешал ложечкой в звонком стакане.
- Да-с. А на бородача плевать, со всем его вихрастым потомством, со всеми Ваньками и Марфутками.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96