3. Установить как незыблемое правило, чтобы никакой законь не могъ воспринять силу безъ одобренiя Государственной Думы, и чтобы выборнымъ отъ народа обезпечена была возможность дъйствительнаго участiя въ надзоръ за закономърностью дъйствiй поставленныхъ отъ Насъ властей.
Призываемъ всъхъ върныхъ сыновъ Россiи вспомнить долгь свой передъ Родиною, помочь прекращение сей неслыханной смуты и вмъсть съ Нами напрячь все силы къ возстановлению тишины и мира на родной землъ.
Дань въ Петергофе въ 17 день октября, въ лъто отъ Рождества Христова тысяча девятьсоть пятое, Царстсвованiя же Нашего въ одиннадцатое.
На подлинномъ собственною Его Императорскаго Величества рукою подписано
НИКОЛАЙ.
Андрей Степанович не дочитал; он читал последние строки глазами, но уж голова не дослушала. Он часто дышал, смотрел на листок, как на чудо, может быть, и ненастоящий, и даже сжал сильней пальцы, чтоб почуять бумагу. "Конституция"! Вот в руках у него - кон-сти-ту-ция!! Ну, не может, не может быть! Так вот же, вот... и голова так сразу набилась мыслями, они лезли одна через другую, будто все хотели показаться, представиться, и столько, столько впереди - и несбыточное счастье задрожало в руках.
- Санька! - закричал Андрей Степанович, вскочил с кресла. - Александр! Да иди, черт, сюда! - и Андрей Степанович выбежал в гостиную, придерживал пенсне на носу. - Анюта! Анна! Черт возьми что!
Андрей Степанович свалил в столовой стул, напролом спешил - какие тут стулья! стулья весело отлетали, по-новому - живо, юрко.
- Да ведь ты смотри что!
Анна Григорьевна приподнялась на кровати, испуганной радостью глядели глаза, мигали - что? что? что ты? Андрей Степанович стукал тылом руки по листку.
- Ведь конституция! - и улыбался, во всю ширь распахнул лицо, и глаза от улыбки сжались яркими щелками.
Анна Григорьевна увидала счастье и вытянула ему обе руки навстречу как ему хорошо! И Андрей Степанович рванулся, и Анна Григорьевна обхватила его за шею и целовала в мягкие усы, в бороду.
- Анечка, ты подумай, да вообрази ты - понимаешь, глазам не верю, Андрей Степанович сел на постель, - нет, да ведь, ей-богу, и сейчас не верю - ну прямо, черт знает что! - Тиктин вскочил. - Да ведь как ни... Чего тебе дать? Да принесу, принесу! - Тиктин поворачивался живо, легко. - Давай принесу! Нет, ей-богу, это же черт его знает! Ты смотри, - снова сел на кровать Тиктин, - ты смотри, языком каким, как это все вывернуто! Ну, скажи, - совал Анне Григорьевне бумажку Тиктин, - воображала ты, что вот этак вот! Доживешь до конституции! В России!
Анна Григорьевна смотрела радостными глазами, как счастье играло в муже, она кивала ему головой.
- Ты вот позволь, - Тиктин стоял посреди комнаты, придерживал пенсне, - вот: Манифест! Капитуляция! Капитуляция, голубчики. Нет, ты слушай дальше...
- Надю, значит, выпустят, - закивала головой Анна Григорьевна, заулыбалась вдоль кровати, будто радостная лодка издали плывет.
- Да Господи! - замахнул назад голову Андрей Степанович. - Да тут открывается... Фу! - дохнул Андрей Степанович. - Да, да ты пойми... Боже мой! Неужели не понимаешь? - и Тиктин убедительно улыбался и развел руки в одной пенсне, в другой листок - и глядел на Анну Григорьевну. Невероятно!
Тиктин заходил по комнате - тряс головой, руки за спиной и листок. Он ходил от окна к двери. И вдруг стал у окна.
- Гляди, гляди! Да иди сюда, - и он, не оборачиваясь, махал что есть силы Анне Григорьевне, - да скорей, как есть!
Он глядел в окно, прижался в угол к стеклу, - вон, вон, что делается, - и он, не глядя, поймал жену за затылок и направлял голову, - вон, вон! Смотри назад, народу-то!
И загудели тонко стекла от гула, от ура.
- Смотри, гимназисты-то, гимназисты! - и Андрей Степанович вскочил на подоконник, раскрыл нетерпеливой рукой форточку.
Из форточки шум, веселый, взъерошенный, и тонкими голосами не в лад: ура-а!
- Ура! - гаркнул Андрей Степанович, на цыпочках вытянулся, весь вверх, в высокую форточку.
Анна Григорьевна вздрогнула, засмеялась, бегала глазами по улице, как вот проснулась, а за окном веселая заграница, красивей, чем мечталось.
- Санька! Да Санька же! - крикнул назад Андрей Степанович.
- Уж удрал, удрал! - и Анна Григорьевна размягченно махала рукой. Давно-о уж!
Андрей Степанович легко, мячиком, спрыгнул с подоконника.
- Да ты понимаешь, что это можно сделать! - он за плечо повернул к себе Анну Григорьевну и смотрел секунду. Анна Григорьевна улыбалась - глаза у него, как ясные бусинки. - Ничего ты не понимаешь! - Андрей Степанович быстро поцеловал в щеку Анну Григорьевну, повернулся и в кабинет. - Сапоги! Сапоги! Куда я их бросил? Конституция! Ну не черт его подери! - спешил, приговаривал.
Ура!
САНЬКА не знал, какой день, - замечательный день, будто солнце, гимназисты и ученицы какие-то на углу кричали ему ура, и Санька шапкой им махал на ходу, и дворник в воротах стоял, осклабился насмешливо и бородой на них поддавал - ишь, мол! А потом гурьбой чиновники почтовые с гомоном у почтамта на крыльцо всходят, говорят, руками машут, ранний час, а народу, народу! Кто-то вон уж с крыльца ораторствует, возглашает, и у крыльца куча, толпа целая, и пока дошел Санька, уж закричали ура! - и этот с крыльца с шапкой наотмашь, как в опере стоит - и рот открыт, шея надулась - ура! И все кивают и улыбаются, как знакомые, около мальчишек с листками толпятся, и все друг с другом говорят. Санька протискивался к газетчику - у него рубль в зубах и нагребает сдачу. Какой-то еврей:
- А вам, господин студент, зачем? Не давайте, он вчера знал! А! Исторический документ - можно! Дайте ему. - Смеется. Потом наклонился к Саньке: - А что? Будут права?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88