Или – чего бояться своих?
– Не будем мешать им, а то улицы становятся тесными. Идем?
Он улыбается, он спокоен… Может, покой – это он? Адоня прерывисто вздохнула.
Луна то пряталась за облака, то неожиданно возникала в звездных оконцах, бледно высвечивала холм и безмолвную крепость на нем. Тогда на земле расстилались длинные тени. Увидев костры оцепления, Адоня испуганно прикрыла ладошкой рот:
– Как мы пройдем!?
– Тсс, – он сжал ее руку. – Ничего не бойся.
Он пошел, когда густое облако надежно укрыло круглый желтый глаз. Шел в рост, не таясь, прямо на холм. Адоне же хотелось припасть к земле, к траве, проскользнуть юркой ящеркой. Она сцепила зубы, уткнулась лицом ему в плечо. Каждое мгновение ждала окрика, вот сейчас… они не могут не видеть… Сейчас… Почему он даже не пытается идти скрытно, не таится? Куда идет? Может и не в крепость? Адоня чуть поднимает голову и холодеет от ужаса: юкки – вот, в нескольких шагах! Но они пропускают, делают вид, что не видят! Холодно… Кажется, она вся превратилась в ледышку.
Он прижимает ее голову к своему плечу.
– Не бойся.
Они доходят до рва, и тень крепостной стены надежно укрывает их. Он подает условный сигнал и снова – тишина. Вдруг оглушительно загрохотали цепи подъемного мост, и, будто только и ждали этого, истошно завопили внизу, у подножия холма, там, где костры; заметалось пламя факелов, заржали кони.
Мост еще не до конца опустился, когда Андрей прыгнул на него, вбежал в распахнутые ворота. Мост подняли, крепость снова замерла безмолвной темной глыбой.
Она в крепости, но и страх с ней… Алан! Он ничего не знает! Адоня метнулась к нему, лихорадочно, торопливо заговорила:
– Он шпион! Этот человек шпион! Они видели и не остановили его, пропустили! Они знали!
Адоне страшно обернуться и посмотреть на него, в его обезображенное злобой лицо… Но… почему на нем нет и тени беспокойства? Страшное обвинение не пугает его? Почему!?
– Здесь нет врагов, девочка. Дар не шпион.
"Дар?.." Он улыбнулся, снял шлем, встряхнул длинными волосами… Кто-то взял ее за руку, позвал: "Идем". Но она стоит и смотрит ему в спину – склонив голову, он исчезает за какой-то дверью.
* * *
Андрей с облегчением сбросил надоевшее снаряжение.
– Я рад, что ты снова здесь, – Алан испытывал огромное облегчение оттого, что закончились все его тревоги. – Но я не ждал, что ты так придешь.
– Я и сам рассчитывал возвращаться тоннелем, а с ней – куда через реку после той грозы? Ты видел, в каком она состоянии.
– Я и не признал ее сразу – одни глаза остались, – Алан тяжело вздохнул. – Ион хороший кузнец был, отец ее.
– Убит?
– Не знаю. В крепости его нет, а коль так – или убит, или схватили. На воле они его не оставили бы, хороших мастеров хватали прежде всех прочих. Может, в ратуше держат. Поужинаешь?
– Нет, не хочу. Расскажи, как день прошел?
Разговор прервала женщина, осторожно заглянув в комнату.
– Что тебе, Доли?
– Не осталось ли у тебя крепкого вина, Алан? Беда с Адоней, как безумная она, плачет – успокоить никак не можем.
– Постшоковая реакция.
– Что?
– Я схожу к ней, – поднялся Андрей.
Женщина привела его в крохотную комнатку-келью. Еще в коридоре Андрей услышал надрывные крики и рыдания.
Девушка билась в истерике, и две женщины тщетно пытались удержать ее в конвульсивных судорогах. Повинуясь жесту Андрея, они быстро вышли. Он присел на кровать, обнял вздрагивающие плечи, прижал к себе ее голову.
– Адоня…
Она отталкивала его, пыталась отодвинуться, мотала головой, стряхивая его руку. ТИСС помог словам Андрея пробиться к ее сознанию.
– Успокойся, Адоня, не надо плакать. Уже все прошло, ты не одна, о тебе будут заботиться и защищать. Не плачь, Адонюшка, забудь о плохом, это уже только воспоминания. Юкки теперь не достанут тебя, между ними и тобой толстые стены и умелые воины. Не надо плакать, маленькая. Хочешь, дам тебе слово, что никому больше не позволю тебя обидеть?
Мягкий голос обволакивал теплом и покоем, успокаивал… Подобно тому, как добрые материнские руки кажутся в детстве всемогущими, так и он заслонял от страшного, обезумевшего мира; казалось, – вот здесь, где этот голос, тут не может быть плохо… совсем не может быть плохо, потому что он так говорит… И плечо его – кажется, что не бывает ничего надежнее.
– Тебя мучают прежние страхи, Адонюшка, но они ведь уже в прошлом, надо их там и оставить. Ты сильная, я знаю, ты сумеешь прогнать их. Здесь им нет места. Ты среди друзей, здесь тебя любят и готовы разделить твою боль. Не бойся ничего, Адоня, ты в безопасности.
Девушка длинно, прерывисто всхлипывала, как ребенок после долгих слез. Она и была ребенок. Андрей отстранил ее, хотел отвести с лица спутанные волосы. Но рука замерла на полпути – серебристой змейкой вилась седая прядь. Она сама откинула волосы, шевельнула опухшими губами:
– Говори еще… Это так хорошо… Я устала бояться… Говори… Я хочу тебе верить…
Андрей смотрел в подурневшее лицо, распухшее, в красных пятнах, сглотнул жесткий комок, сказал:
– Тогда поверь, что я друг тебе. Если станет плохо, я буду рядом. Ты никогда больше не останешься одна.
– Но ты должен бы очень сердиться на меня… – виновато проговорила она и снова прерывисто, со всхлипом вздохнула.
Он погладил ее по голове:
– Даже не и не думай об этом.
Она опустила голову и увидела свои руки, поморщилась:
– Здесь можно умыться?
Андрей увидел кувшин с водой.
– Хочешь, я женщин позову?
– Тогда я лучше грязная останусь, – улыбнулась она сквозь не просохшие слезы. – Побудь со мной, если можешь.
Андрей полил ей над лоханью, и она долго оттирала с рук грязь и засохшую кровь, плескала водой в горящее лицо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90