– Ну и что с того? – ответил Сайд. Все промолчали. Действительно: что с того? Что еще рассказать о нем –он не любил затхлый воздух, предпочитая жить в доме наполненном сквозняками. Он говорил, что они напоминают ему ветер…

Человек – это история. И наоборот. Сначала нас было три с половиной сотни солдат, людей, историй. Было. Две сотни историй зарыто ровными рядами на кладбище. Остальные, может статься, продолжаются. Как и моя. Мои описания людей могут показаться излишними, но иначе я не могу. Историю делают люди, и уж потом история творит людей. Любая армия прежде всего состоит из людей. Горе тому, кто это забыл… Еще до наступления зимы что-то изменилось в нас, мы будто замерзли, стали впадать в спячку… Тела стали негибкие, будто деревянные, движения как у марионеток – отрывчатые, быстрые но недостаточные. Холода, холода… Мы замерзли внутри: сжалось сердце. Оно не билось а выдавало будто барабанную дробь, силясь порвать клетку из плоти. Речи стали короткими, шутки жесткими будто пурга. Если у кого-то появлялись дела, он откладывал их, словно он не был ограничен двуединством: «здесь и сейчас». И случись нам расплакаться, вместо слез на глазах бы выступили бы льдинки. Но мы не плакали – кому бы стало от этого легче. Все замерзли, ожидая весну, что могла нас растопить. Может и так, но порой мне кажется, что тот лед засел во мне навсегда.

В первый же день, за ужином я познакомился с тем гауптманом. Он носил титул графа и звали его Гебером Громаном. Он сидел один в уголке, я, не спрашивая разрешения, подсел к нему.
– Послушай, – сказал я, – ты ведь знал о мятеже. На прямой вопрос я получил не менее прямой ответ – он утвердительно кивнул.
– Но не стал к ним присоединятся?.. Он кивнул еще раз.
– А почему?
– Видишь ли… А ты почему не присоединился?
– Мне не предлагали. Предложили бы – пошел…
– Тебе повезло, что не предложили.
– Повезло…И все же?… – настаивал я Граф пояснил.
– Ты видишь человека за вторым от нас столиком?.. – он показал глазами на кого-то за моей спиной.
– Какого?… – начал было я, но обернувшись увидел, что там сидит только один человек.
– Ты его знаешь?
– Нет.
– А я знаю. Это Эгер Риальди – тертый калач… Группа дальнего проникновения – туда других не берут… Он бежал из плена пять раз.
– Значит его брали в плен пять раз.
– Уже шесть. Но не суть…Суть в том, что когда мятежники подошли к нему, тот послал их подальше… Знаешь почему?
– Он одиночка, – сделал я предположение. От моих слов Гебер глубоко задумался.
– Ты знаешь, не подумал, – признался он, – наверное, ты прав. Но я сделал правильный вывод из неправильных предпосылок. Это спасло мне жизнь. Дальше мы ужинали молча.

Когда после ужина мы вышли во двор, вокруг школы возвышался мутный магический барьер – то, что потом мы стали называть Стеной. Она была выше труб, выше самого высокого дерева школы, будто сужаясь к горловине. Они не смогли забрать у нас все небо, малую часть пришлось нам оставить, иначе бы мы задохнулись как лиса в кувшине. И мы начали жить с равнением на небо –ибо там вверху была свобода. Бывали случаи, когда в стене делали брешь – через нее приходили новые пленные, случалось уводили кого-то из нас. Куда и зачем – никто не знал и рассказать было некому: оттуда не возвращались. Очевидно, что вели их не на смерть – это успелось бы и в Школе. По мере того, как нас становилось меньше, избыток стражи тоже уходил наружу. Стену могли открыть только оттуда – как выяснилось, учителя и охрана как и мы не обладали магическими способностями. Иногда к нам залетали птицы, но случалось это редко – у нас им нечего было особо делать. Гнезд они не вили, кормушек им тоже никто не делал. Но странное дело – у птиц не было никакого почтения к людским знаком – даже наоборот: все они неизменно гадили на памятник стоящий на главном дворе школы. Неизвестно почему декана это раздражало – он ставил пугал, развешивал силки, но помогало это мало.
– Если птицы памятника этого не испугались, – заметил кто-то, – с чего им пугал бояться… Единственное, что мог сделать декан, это послать кого-то помыть памятник. Однажды, во время помывки, из привязанности декана к памятнику, я сделал вывод, что последний ваялся с какого-то родственника первого. Схожесть, в общем была, но мне объяснили, что памятник этот поставлен известному диверсанту. А уродлив он потому, что лепили его с посмертной маски, ибо тот умер от жуткого парализующего яда… Диверсант этот был все больше поджигателем, и выдали оккупантам его же земляки, которые были не согласны жечь свои хаты… Я не знаю, что бы я узнал еще, но нас прервал окрик:
– Смотри-ка, из-за угла нового жмурика ведут … За несколько недель в школе сложился свой жаргон. Стена была замкнута кругом, следовательно углов у нее не было. Но то, что прибывало из-за Стены, прибывало «из-за угла»: некоторые считали это смешным. Жмуриками или покойниками называли всех пленных, намекая на безрадостное будущее. Если кто-то сдавался, не выдерживал – о таких говорили: «Для нас он мертв…». Хотя это и не означало, что о нем будут говорить только хорошо. Действительно – из-за Стены везли нового пленного. Через некоторое время до меня дошел слух, что новенький определен в мою комнату. Звали его Матием Тахерия, но почти сразу его начали называть Малышом. Кличка приклеилась за ним – он был небольшого роста и в нашей комнате так и не научились принимать его всерьез. Когда нам было лень идти на ужин, за едой мы посылали его
– Нашли самого младшего, – ворчал он, отправляясь в столовую – никакого почтения к моим годам… Из нас он действительно был самым младшим, но только по возрасту.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67