Шопен своим примером, очевидно, несколько образумил его. У Шопена все же есть формы. Сквозь причудливые образы его музыки всегда тянется розовая нить мелодии. Но для исключительного виртуоза было, вероятно, уже слишком поздно восполнить то, что он упустил как композитор. Быть может, сам чувствуя эту свою слабость, он начал искать прибежище у других композиторов, украшая их творения своим исполнением, у Бетховена и Шуберта, произведения которых он сумел столь пламенно переложить для своего инструмента. Или в своем стремлении преподнести собственные сочинения он вытаскивал на свет свои более ранние произведения, чтоб заново разукрасить их и окружить помпой вновь приобретенной виртуозности. Примем вышесказанное как предположение, как попытку объяснить неясный, часто прерывистый путь Листа-композитора тем, что в нем преобладал гений виртуоза. Но я твердо уверен, что если бы Лист столько же времени, сколько он отдал своему инструменту и другим мастерам, посвятил бы сочинению и себе самому, из него вышел бы и значительный композитор…»
Позже, быть может, из-за вполне вероятного соперничества между Кларой и Листом (слава Листа отодвигала несколько в тень всех других пианистов), отношения супругов Шуман и Листа характеризовались холодной сдержанностью. Но в этом случае Лист показал себя более великодушным и верным. Он включает в свои программы «Карнавал» и другие произведения Шумана, считая себя обязанным популяризировать их, хотя публика находила фортепьянную музыку Шумана весьма непонятной и принимала ее холоднее, чем произведения самого Листа или модные в то время виртуозные и салонные сочинения. Приняв на себя руководство веймарской Оперой, Лист в 1849 году включает в программу юбилейных празднеств, посвященных Гете, III часть «Сцен из „Фауста“. В 1852 году он ставит мелодраму Шумана, написанную на текст „Манфреда“ Байрона, а в 1855 году – единственную оперу Шумана „Геновеву“. В 1836 году Шуман посвящает Листу свою Фантазию до мажор, Лист же посвящает Шуману свою сонату си минор, написанную в 1852-1853 годах. Лист высоко ценил творчество Шумана и многое сделал для его популяризации. Он видел в нем руководящую фигуру того движения, которое в 30-40-е годы способствовало мощному развитию немецкой музыки. Но как видно из собрания сочинений Листа, он не был согласен со стремлением Шумана сохранить классические традиции с его попытками объединить новую романтическую поэзию с миром классических форм.
Шуман также очень ясно оценивал творчество Листа. Он хорошо видел слабости последнего и критиковал в первую очередь то, что было ему чуждо и не соответствовало его собственным эстетическим воззрениям. Шуман находил Листа недостаточно немецким, считал, что музыка Листа стоит гораздо ближе к французской неоромантической школе, чем к направлению, которое представляли Вебер, Шуберт и Мендельсон. Стиль Листа часто казался Шуману эклектическим, недостаточно индивидуальным, а крайности его были ему чуждыми. Но в первую очередь композиторов разделял исключительно литературный, вдохновленный стоящими вне музыки переживаниями, программный характер листовской музыки. В музыке Шумана связь с литературой означала лишь то, что за формами его произведений стояла «поэтическая мысль». Намеки и образы, тесно связанные частично с реальным внешним миром, частично же со стоящим вне музыки миром фантазий пронизывают его сочинения, в особенности его фортепьянную музыку. Но словесное выражение содержания музыки было у Шумана лишь последним моментом поэтического творчества. В своем «Собрании сочинений» он часто касается этого вопроса:
«…Пояснительные надписи к музыкальным произведениям, которые в последнее время получили большое распространение, не раз осуждали и порицали, говоря, что хорошей музыке подобные указания не требуются. Это правда, хотя от пояснений музыка ничего не теряет, и вместе с тем для композитора они наиболее верный способ избежать искажения характера его сочинения. Ведь пользуются этим поэты, пытаясь смысл целого стихотворения вложить в название, почему же этого не делать музыкантам? Только эти словесные намеки должны быть остроумными и тонкими. Именно в этом будет проявляться образованность музыканта.
…Что в том удивительного, если композитор, играя в кругу добрых друзей, пораженный, словно молния, блеснувшей мыслью, внезапно воскликнет: «Нельзя ли той или этой вещи дать подходящее название и разве не выиграло бы от этого неописуемо все сочинение?» И в восторге композитор выписывает большими буквами название данной вещи.… Ошибаются те, кто думает, что композиторы берутся за перо и бумагу с печальным намерением то или иное выразить, обрисовать, живописать. Но все же не следует принижать роль случайных внешних влияний и впечатлений… Остается главный вопрос: выражает ли музыка что-нибудь сама по себе, без текста и пояснений и, прежде всего, заключено ли в ней содержание…»
В немецкой, а еще чаще французской эстетике того времени много и часто говорилось о внутренней связи между музыкальным и живописным изображением. Это было исходным пунктом для мысли о программном музыкальном изображении. В эстетических воззрениях Шумана эта мысль звучит гораздо более тонко и в переносной форме. С одной стороны, он выходит за рамки связи между музыкой и живописью и говорит об общности основных принципов для всех видов искусства, с другой, он видит сходство между различными видами искусств не в идентичности форм, а в типичности метода «отражения действительности», в идентичности основных эстетических принципов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45