Настаивая на своем желании вступить в бой в числе первых, Дмитрий ссылается на пример древнего мученика воеводы Арефы. Тот, будучи вместе со своими воинами пленен «царем амиритским и Дунасом жидовином», захотел первым принять мученическую смерть и объяснил свое желание так: «не аз ли у земнаго царя на пиру преж вас чару приимах, а ныне також хощу преж вас Христову чашу пити и преж вас умрети».
Но значит ли это, что Дмитрий ощущал себя смертником, намеренно или обреченно подставляющим голову под вражий меч? Так же, как и все, он хотел разить врага, а не быть пораженным. Не забудем, что он был молод; в свои неполные тридцать лет он горел неукротимым желанием ратоборствовать с первых же минут сечи.
«Если Дмитрий Иванович в данном случае заслуживает легкого упрека, — писал по этому поводу Д. И. Иловайский, — то именно за его излишнюю отвагу и увлечение воинским пылом».
Но переодевание Дмитрия перед боем — это еще и великий образец смирения. Первый захотел уравняться с последними, стать как все, чтобы на всех поровну разделилась честь победителей или слава мучеников. Дмитрий поразил окружающих именно предельной простотой своего поступка. Истории войн и биографии полководцев, кажется, никогда не содержали ничего подобного этому движению его души. Произносилось множество прекрасных слов, и производилось множество впечатляющих жестов, было множество образцов безудержной, неистовой отваги великих людей. Но никто не оказался смел настолько, чтобы, отрезав все пути к личной славе, уйти в безымянность, раствориться, как соль в земле, в живом теле сражающегося народа, причем сделать это без всякой надежды на возможность уцелеть, вернуться из этой безымянности в свой обычный и привычный облик. Раненого Дмитрия могли и не найти на поле, а найдя, не узнать.
Вот почему о переодевании великого князя перед боем можно, пожалуй, без преувеличения говорить как о самом значительном и сокровенном духовном поступке во всей его жизни.
Главные вехи битвы. Еще Иловайский заметил, что древнейшие источники по Куликовской битве о самом ее течении сообщают обидно мало. За исключением начала сечи «известны только два момента, — пишет он, — поражение русского войска и победоносный удар засадного полка. По тем же источникам битва длилась не менее трех часов. Сколько же должно было совершиться разных оборотов дела, различных движений и усилий с той и другой стороны в течение этих трех часов! Едва ли дело было так просто, что вся масса Русской рати одновременно обратилась в бегство, а затем явился один засадный полк и мгновенно перевернул все в обратную сторону?»

Иловайский предлагает обратить внимание на еще один источник, сравнительно поздний и вторичный, но, по его мнению, чрезвычайно плодотворный для выяснения обстоятельств самой битвы. Источник этот не что иное, как татищевская «История Российская», ее страницы, касающиеся событий 8 сентября 1380 года.
Хорошо известно, что Татищев, работая над пятым томом своей «Истории...», пользовался в основном данными Никоновского свода, лишь кое-где дополняя их незначительными вставками из иных летописей (некоторые из его источников не сохранились до наших дней).
Описание хода самой битвы у Татищева, видимо, как раз и дополнено одним из таких неизвестных сегодня источников. Прежде всего обращает на себя внимание действие русского полка правой руки, о котором Никоновская летопись вообще ничего не говорит. Судя по всему, здесь ордынцы не только не имели к середине битвы никакого перевеса, но и заметно уступали русским. Осмотрительный и опасливый Андрей Ольгердович даже вынужден сдерживать пыл своих ратников, поскольку опасается оторваться от великого полка, ибо «вся сила татарская паде на средину и лежи, хотяху разорвати».
После того как засадный полк устремляется наконец из дубравы, битва приобретает еще более ожесточенный оборот. Именно Татищев говорит о действиях запасного полка, возглавляемого Дмитрием Брянским, воины которого закрыли брешь между большим полком и полком левой руки. Но «смятия» возрастает, причем до такой степени, что воины «не можаху разбирати своих, татаре бо въезжаху в руские полки, а руские в полки татарские».
Только теперь Мамай пускает в бой запасные силы. Однако боевое счастье неумолимо клонится в русскую сторону. Последнее событие сражения, предшествующее всеобщему бегству Мамаевых ратей, также известно только по Татищеву. Это бой у ордынских станов, то есть у походного табора, состоящего из телег и кибиток. Мамай, покидая поле боя, приказывает выстроить у обозов заслон, чтобы задержать здесь русскую погоню. Но «и ту вскоре сломиши и вся таборы их вземше, богатства их разнесоша, и гнаша до реки Мечи; ту множество татар истопоша».
О реке Мече следует сказать особо. От Куликовского поля до притока Дона Красивой Мечи около 40 километров. Нет ничего неправдоподобного в том, что ордынцев преследовали так далеко, хотя погоня была изнурительна для конницы, даже сравнительно недавно вступившей в бой. Преследование могло длиться до самой темноты, то есть часа два или три. Но князь Владимир Андреевич не мог возглавлять погоню до самой Мечи, если хотел вернуться на поле еще засветло. Честь окончательного разгрома бегущего в панике врага досталась другим князьям и воеводам.
Впрочем, на Куликовом поле и негоже как-то было мерить, чья честь и чья заслуга больше. Разве скажешь, что именно в большей степени решило судьбу боя: выезд Пересвета на поединок или бросок засадного полка, неколебимое стояние русской середины или своевременные действия запасной рати, вдохновляющее присутствие Дмитрия Донского в первых рядах или мудрая выдержка Дмитрия Боброка?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132