Выгода казалась двойной, вроде и святому делу помогал, и сыт был за счет аллаха, а прокормиться здесь, как и повсюду, с каждым годом становилось все труднее.
Вроде никто не призывал жертвовать баранов на строитель­ство мечети, а везли и везли их отовсюду, Сабиру-бобо даже пришлось в одном из близлежащих домов устроить загон, где, дожидаясь своей участи, стояли на откорме три десятка поро­дистых каракучкаров. И всяк дарящий норовил появиться на стройке с баранами именно в то время, когда там находился Сабир-бобо, видимо, у них тоже были свои резоны на будущее. Пошли регулярно дары и из города, областные чины, видимо, чувствовали скорый возврат хана Акмаля. Глядишь – то маши­на с мукой, то машина с рисом, овощами прибудет, а прокормить две-три сотни людей в день дело непростое. Когда стали крыть куполообразные своды мечети сверкающей оцинкованной же­стью из Нагасаки и островерхий шпиль главного, праздничного минарета поднялся в жаркое небо, гораздо выше величествен­ного монумента Ленина, начали поступать подарки и для обу­стройства просторного молельного дома. Тут уж с щедростью бывшей и нынешней номенклатуры простой народ вряд ли мог тягаться. Прежний директор областного торга лично сам, тай­ком, завез на дом Сабиру-бобо десять огромных хрустальных люстр югославского производства, судя по коробкам, перепря­тывавшихся много раз от конфискации. Видимо, хозяин благода­рил аллаха за то, что уцелел в первые годы перестройки, когда казнокрадов, несмотря на чины и звания, десятками отправляли в тюрьму.
Сразу по три и по пять штук дарили в мечеть ковры, да не какой-нибудь ширпотреб Хивинского коврового завода, а на­стоящие, ручной работы: афганские, текинские, персидские, а один торговый работник, приехавший издалека, пожертвовал целую дюжину ковров «Русская красавица», наверное, тоже отмаливал какие-то грехи. То вдруг раздавался телефонный звонок и некто участливо спрашивал: как с материалами на строительстве, не нужно ли чем помочь? И при необходимости тут же появлялась машина с цементом, то целые тягачи прямо­ствольного кедра, то сотни банок отборной масляной краски, которой давно не отыскать ни за какие деньги. А один хозяй­ственник из Намангана более всего угодил Сабиру-бобо. Узнав, что облицовочная плитка для мечети и сантехника отечествен­ные, поменял их на перуанский кафель сказочных расцветок и финскую сантехнику, предназначенную для областного концертного зала, сказав при этом, что мечеть Сабира-бобо для народа куда важнее, чем искусство. Последнее польстило и об­радовало духовного наставника хана Акмаля куда больше, чем расписной рельефный кафель из Перу и унитазы из Финляндии.
Многим чиновникам, щедро жертвовавшим аксайскому храму, думалось, что старик в белом форсирует строительство, чтобы встретить хана Акмаля новой мечетью, воздвигнутой по проекту известного турецкого архитектора, с которым Сабир-бобо слу­чайно познакомился во время паломничества в святую Мекку. Но Сабир-бобо вкладывал энергию, душу, средства в строитель­ство мечети совсем по иной причине и славой основателя первого святого храма в области не хотел делиться ни с кем, даже с ханом Акмалем. Денно и нощно он молил аллаха о том, чтобы мечеть назвали его именем, оттого ему было по душе любое упоминание храма вместе с ним. Он старался поощрить каждого, кто при встрече спрашивал его – как идет строитель­ство вашей мечети? Изо дня в день, при любой подходящей ситуации Сабир-бобо тонко пытался внедрить в сознание буду­щих прихожан, что это его мечеть, его дар землякам; его назначение на земле – возвести храм.
Но дело это оказывалось непростым. Сабир-бобо понимал, что мечеть должна приобрести имя до возвращения хана Акма­ля, ибо тот мог называть мечеть своим именем, поскольку все вокруг, включая и людей, считал собственностью, дарованной ему свыше. Теперь возвращение хана Акмаля зависело вовсе не от того, виноват он или не виноват, и не от показаний потерпев­ших и свидетелей из шестисоттомного уголовного дела, скрупу­лезно собранного следователями главной прокуратуры страны. Ныне все решалось в плоскости политики, зависело от полити­ки. И тут намечалось два варианта, при которых хан Акмаль мог выйти на свободу.
Если Горбачеву в новой его подмосковной резиденции Ново-Огарево не удастся сохранить целостность государства, у хана Акмаля появлялся первый шанс. Об этом Сабир-бобо не нагадал на кофейной гуще: даже без хана Акмаля не стал Аксай захолу­стьем, горным кишлаком, как считали многие недальновидные люди. Зачастил сюда, в Аксай, в последнее время старый приятель хана Акмаля Тулкун Назирович из ЦК, уж он-то, прожженный политикан, знал, откуда ветер дует, чувствовал, наверное, что хозяин Аксая вернется домой на белом коне. Тулкун Назирович, крутившийся в самых верхах, сомневался в итоге новоогаревских встреч, говорил, вряд ли отныне быть единому государству, Горбачев, мол, упустил момент, республи­ки увидели перед собой иную перспективу и не хотят иметь над собой никакой центральной власти, чего явно и тайно добивает­ся президент. Хотя Тулкун Назирович приезжал, как всегда, за деньгами и жаловался на дороговизну жизни – это верный признак того, что Аксай и его хозяин возвращают себе утрачен­ное положение, уж этот никогда не промахнется, ни при каких властях, проверено временем. Старая лиса чует погоду лучше любого барометра.
Но если бы красноречивый президент и уговорил республики подписать соглашение о едином государстве, оставался и дру­гой шанс, о котором весьма тонко намекнул Тулкун Назирович.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122