Однако что я действительно видел, так это то, что горцев послали биться с заморийскими солдатами, которые всегда до этого резали нас, как баранов. И я еще не видел, чтобы эти воины вернулись.
– Это все? – спросил Басракан.
Его неожиданно мягкий тон явно поразил Валида.
– А этого недостаточно? – в свою очередь спросил усатый горец.
– Более чем, достаточно, – ответил Басракан. Внутри рукавов он сжимал мешочки, приготовленные им лишь вчера, когда ропот среди горцев действительно начал его беспокоить. Сейчас он радовался своей предусмотрительности. – Более чем достаточно, Валид.
Басракан выбросил руки из рукавов и обсыпал Валида порошком из одного мешочка. Когда порошок коснулся Валида, ималла правой рукой сделал таинственный жест и запел что-то на языке, мертвом уже тысячу лет.
Валид в ужасе глядел на свою грудь, пока продолжалась леденящая кровь песня, затем с криком ярости и страха схватился за рукоять кривой сабли.
Но когда рука его коснулась металла, из каждой поры горца вырвалось пламя. Пламя охватило его, и одежда и волосы превратились в пепел. Гневный рев горца сменился пронзительным криком агонии, затем шипением кипящего жира. Черный дым повалил от лежащего мешка, который был когда-то человеком.
Другие два горца стояли до этого, выпучив от ужаса глаза, но сейчас один бросился к двери, а другой упал на колени, крича:
– Смилуйся, ималла! Смилуйся!
Двумя шагами Басракан настиг их и осыпал порошком и убегающего, и стоящего на коленях. Он сделал тот же жест длинными пальцами и снова запел. Один горец уже успел добежать до двери, когда пламя охватило его. Другой упал ниц и полз к Басракану, но и он вдруг сделался живым костром. Крики их длились лишь мгновение, сменившись пронзительным свистом, когда пламя пожирало кости.
Наконец и черный дым перестал идти. Лишь небольшие горочки темного маслянистого пепла на полу и копоть на потолке свидетельствовали о произошедшем. Ималла оглядел то, что осталось от его обвинителей, с удовлетворением, но оно скоро померкло, уступив место мрачной злости. У этих людей наверняка есть братья, дяди, племянники, десятки родственников-мужчин, которые, возможно, и побоятся выступить против Басракана открыто, но будут источниками дальнейшего недовольства. Некоторые могут пойти даже дальше слов. Всю жизнь горца занимала кровная вражда, от которой ничто не могло отвратить его, кроме смерти.
– Да будет так, – произнес ималла сурово.
С мрачным лицом и так спокойно, будто для выполнения этой задачи у него впереди целая жизнь, Басракан собрал образцы из каждой кучки, соскребая пепел в сложенные кусочки пергамента костяным ритуальным ножом, четырежды освященным пред древними богами Кезанкийских гор. Пепел каждого трупа был пересыпан в массивную ступу, сделанную из грубо обработанного золота. Движения колдуна ускорялись, по мере того как он добавлял все новые составные части, поскольку следовало торопиться. Измельченный в порошок глаз девственницы и светлячок, сердца саламандр и спекшаяся кровь младенцев. Жидкости и порошки, о составе которых он и сам не смел думать. Он перемешал смесь бедренной костью женщины, задушенной собственной дочерью, вращая ее двенадцать раз в одну сторону, произнося при этом тайные имена древних богов, имена, от которых стыл мозг в костях и в воздухе висел морозный пар. Двенадцать раз в другую сторону. И вот это сделано, этот первый шаг, и золотая ступа была полна до краев черным порошком, который, казалось, клубился, будто дым.
Осторожно, так как теперь прикосновение к смеси было смертельным, Басракан отнес ступу на расчищенное место на полу из светлого камня. Там, обмакнув кисть из ресниц девственницы во влажную смесь, он тщательно выполнил на ровном камне рисунок. Это был крест, лучи которого, равной длины, были точно направлены на север, юг, восток и запад. К каждому лучу был пририсован круг с идиограммами древних богов внутри – тайные символы земли, воздуха, воды и огня. Рядом треугольник с вершиной, лежащей в месте пересечения линий, образующих крест, и в нем символ духов огня. Тот же знак был нарисован у каждой вершины треугольника.
Басракан постоял, глядя на свое творение, и дыхание его участилось. Он не поддастся страху, несмотря на то что внутри у него все сжалось, но задуманное им было опаснее всего того, что он предпринимал до этого. Ошибка на любом этапе, уже сделанная им или которую он еще сделает, и действие ритуала обратится на него. Однако он понимал, что пути назад нет.
Он ловко пересыпал остатки порошка в серебряное кадило на серебряной цепочке. Обычным кремнем и огнивом ималла высек искру и поджег смесь. Аккуратно поставив ступни к основанию треугольника, он стал описывать кадилом замысловатые фигуры. Из серебряного шара поднимался дым, и по мере того, как душистые пары наполняли комнату, Басракан нараспев произносил заклинание все громче. С каждым качанием кадила в воздухе хрустальным звоном повисало одно слово; повисали слова, которые даже ималла не мог слышать, поскольку они не предназначены для людских ушей и людской ум не может понять их.
Казалось, сам воздух вокруг ималлы тускло поблескивает. Дым от кадила начал сгущаться и падать на каменный пол, сверхъестественным образом притягиваясь к линиям рисунка. Басракан запел быстрее и громче. Слова отдавались глухим звоном, будто погребальный колокол, звонящий в глубине пещеры. Внутри свернувшихся канатами струек дыма, покрывающих теперь рисунок, возникло свечение, делающееся все жестче и жарче, пока не стало казаться, что весь огонь из недр земли был привязан к этим черным бурлящим канатам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63