Так вот, чтобы нам не ссориться ещё раз, предупреждаю: не вздумай ружьишком баловаться. Если узнаю, пеняй на себя, Миша. Понял? Травка — пожалуйста, но в заповедник ни на шаг, травки и поблизости много.У Цибы даже в животе похолодело.— Дядя Егор, да если я в руки возьму! Вот чем хошь побожусь…— Ну-ну, не клянись, твоё слово как пушок с одуванчика, легковесное. А в общем, заруби себе на носу. Если другом-товарищем в лес идёшь, милости просим. А коль со злодейством каким, тогда спуску не жди, в тюрьму сядешь. Рыльце-то в пушку, я про Самура помню.Михаил Васильевич сделался осторожным, как рысь. Целую неделю следил за соседом — когда уходит утром, надолго ли, когда возвращается вечером, где ходит, один ли ходит, и часто ли служебная тропа заводит его на Желобной. Он решил выбрать такой день и час, чтобы выстрел его отдался лишь в собственных ушах и никем больше не был услышан. Тогда порядок. Мясо он засолит на месте или — ещё лучше — закопает в один из снежников, оставшихся в глубоком ущелье. Как в холодильнике, там оно долго не пропадёт.В свежий и ветреный день Молчанов чем свет вышел из дома. Циба уже караулил его. Рюкзак набит сверх меры, значит, и палатку взял, котелок сбоку прицеплен, ну и карабин, как всегда, поперёк груди, чтобы руки поудобней положить. Полная экипировка. Это в далёкий путь. Счастливой дороги, сосед!Не веря в свою удачу, Михаил Васильевич скрытно проводил лесника до кладки через реку и убедился, что Молчанов отправился в зубровые рощи. Туда от Камышков километров семь, если считать обратно — все пятнадцать, значит, к вечеру он ни за что не вернётся, и у Цибы есть полная возможность осуществить сегодня задуманное. Со своим дружком — шофёром из станицы Дубомостской — он уже договорился: тот отвезёт полтуши в столовую, где у него приятель повар, а полтуши они поделят между собой.Не прошло и часа, как Циба снарядился. Он тоже взял рюкзак, укрыл голову старенькой кепочкой и деловым шагом прошёлся по всем Камышкам, с готовностью объясняя встречным, что пошёл вверх по реке, где обнаружил много ландыша и лечебного корня. Он и впрямь пошёл по дороге на верховой посёлок мимо старой, ныне заброшенной узкоколейки, свернул на неё и поднялся по горе, а потом скрылся в пихтовом лесу и стал спускаться обратно к Желобному. В общем, запутал след.К берлоге подкрался уже на вечерней заре. Самое время. Ветер утих, в лесу сделалось тихо-тихо и немного таинственно, острее запахло смолой, тополевыми почками, распаренным мхом. Молодые листья, ещё прозрачные на свет, упрямо тянулись к небу, радуясь его голубизне, влажному воздуху и обилию света. Черешки их, наполненные соками земли, упруго и напряжённо поддерживали волшебные пластиночки, в глубине которых совершалась сейчас самая великая тайна природы: из света, воды и солей составлялось живое органическое вещество — основа всей жизни на земле.Птицы закончили программу дневного концерта и деловито устраивались на ночь: чистили пёрышки, прилаживали к почти готовым гнёздам то пушинку из собственного оперения, то свалявшийся клочок оленьей шерсти, найденный на земле. Лишь один зяблик, забравшись на самые верхние ветки бука, никак не мог остановиться и продолжал посылать в лес весёлые «уу-зу-цу-зун, уу-зу-цу-зун».Пониже весёлого зяблика, в густой лещине, сидел ещё один азартный певец — серенький королёк, похожий на воробья, но с кокетливым хохолком на голове. Он был спокоен и несколько флегматичен — похоже, уселся уже основательно, на всю ночь, и мог бы помалкивать, но в маленьком сердце его, не остывшем от счастья, все ещё оставался запас непропетых весёлых звуков, и он заводил очень звонким, трепещущим голоском своё: «Тур-лы, ру-лы-ра-ра-ра-а…», а потом, поднатужившись, брал октавой выше: «Юр-лы, ур-лы, ра-ора!..» Но все реже и реже, пока окончательно не устал. Тогда втянул шею и, нахохлившись, заснул. Лес совсем затих и притаился. Но он жил.Циба ничего этого не замечал. Прелесть весеннего обновления не трогала азартного охотника. Он весь был во власти одного желания. Напротив, тишина леса раздражала Цибу. Будь ветер посильнее, как утром, тогда в лесу шумно и за триста метров никакого выстрела не услышишь. А сейчас эхо отбросит звук очень далеко. Однако отступать он уже не мог и не хотел.Охотник подкрался к берлоге, обошёл её и уселся выше, метрах в пятидесяти. Он даже услышал лёгкий запах зверя. Но медведка не показывалась, видно, гуляла со своими чадами. Циба выбрал камень, положил на него винтовку и сильно потёр глаза, чтобы не застило. Теперь только ждать. Мимо не пройдёт.Медведица шла домой неторопливой поступью довольного и уставшего зверя. По сторонам её, в метре от задних ног, переваливались тоже уставшие и потому притихшие медвежата. Они почти не баловались, лишь когда сходились на тропе бок к боку, то оскаливались и угрожали друг другу. Но тотчас же расходились в разные стороны, не находя сил даже для братской игры.Когда медведица приблизилась к берлоге, Циба поймал на мушку её затылок и, отчего-то разозлившись, спустил курок. Тишина разлетелась в куски, как хрупкое стекло. Гром прокатился по лесу, упал в ущелье к самому ручью и, слабея, помчался к посёлку и по окрестным горам. Вздрогнули уснувшие птицы и плотнее прижались к ветвям. Ухнул удивлённый филин — и все опять стихло. Осталось лишь звонкое напряжение. А для медведицы все кончилось.Циба стрелял сверху. Пуля глубоко царапнула затылочную кость и вонзилась в позвоночник. Свет померк в глазах медведицы, она свалилась без сознания, но лишь на короткое мгновение. Едва почувствовала мать, как бросились под живот и прижались там насмерть перепуганные медвежата, она воспрянула, чёрная тень смерти отступила перед силой материнской любви.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88