По сравнению с ее запасами аптечка автомобилиста выглядела смехотворно. Однако Вера Брониславовна заинтересованно покопалась в баульчике и с радостными восклицаниями извлекла анальгин.
— Я вас не ограблю?
Ольга Порфирьевна только удивлялась.
— Простое человеческое участие иной раз целебней лекарств! — Вера Брониславовна убрала анальгин в тумбочку. Она в самом деле заметно приободрилась с приходом внимательного соседа, перестала покашливать. — Присаживайтесь, если никуда не торопитесь. Ваше имя, отчество?
— Спартак Тимофеевич.
Он присел на краешек задрапированного стула.
— Вот имя, по которому можно узнать и возраст, — заметила Вера Брониславовна, назвав гостю себя и Ольгу Порфирьевну. — В начале двадцатых годов были в моде для мальчиков имена Спартак или Радий, а для девочек — Марсельеза, Идея…
Гость смущенно посмеялся:
— Мама долго не соглашалась, но отец настоял. Его крещеное имя Тимофей. Отцу оно ужасно не нравилось. Тимофей расшифровывается как «честь богу», а мой батя был красный кавалерист. У отца в отряде воевал один бывший семинарист. Вот он и просветил насчет имени. От него же отец узнал про Спартака, вождя восставших рабов… Отец у меня был кадровый военный, погиб в первые дни войны.
Он рассказывал о себе доверительно и простодушно. Вера Брониславовна слушала в обычной своей манере. Ольга Порфирьевна усиленно старалась не верить ни единому слову. Спартак Тимофеевич казался ей не тем, за кого себя выдает.
Меж тем Вера Брониславовна, приняв участие подозрительного типа за чистую монету, разговорилась о своих недугах.
— Чуяло мое сердце, что в этом году у меня будет несчастливая поездка. И вот видите, слегла. Не знаю, как теперь доберусь до Москвы. Я стала очень тяжело переносить дорогу. От стука вагонных колес у меня начинается невыносимая головная боль. А эта вечная грязь в уборных!
— Так в чем же дело! — Спартак Тимофеевич от радости покраснел, даже лысина запылала. — Я могу вас довезти на машине.
Вера Брониславовна выказала большую заинтересованность.
— Наверное, очень приятно путешествовать на своем автомобиле. В дни моей молодости машин было мало, а еще меньше денег у нас с мужем. — Она вздохнула. — Скажите, за сколько часов можно отсюда доехать на машине до Москвы?
— Часов за восемь.
Она покачала головой:
— Такая поездка не для меня. Я не выдержу. Восемь часов!..
— Восемь получается с остановками, — принялся уговаривать Спартак Тимофеевич. — У меня правило — отдыхать от руля каждые два часа. И непременно поесть горячего. По пути сюда я разведал неплохие ресторанчики. Мы с вами заедем в Торжок к самому Пожарскому. О нем еще Пушкин писал: «Пообедай у Пожарского в Торжке».
С подозрительной настойчивостью он расписывал Вере Брониславовне все прелести поездки на машине из Путятина в Москву. Ольга Порфирьевна никак не могла разгадать, что за расчет у этого афериста. Но расчет непременно должен быть. Этот тип хочет как можно скорее увезти Веру Брониславовну из Путятина. А она, бедняжка, ничего не подозревает. Оживилась, глаза разгорелись… Вера Брониславовна уже почти дала свое согласие отправиться в путь, как только Спартак Тимофеевич заберет свой автомобиль из починки.
Ольга Порфирьевна ужасно боялась оставлять больную с человеком, не внушающим доверия, но пришлось. Она прытко посеменила к себе в музей и оттуда позвонила в милицию Фомину.
Следователь выслушал ее и неопределенно хмыкнул.
XI
Володя проснулся с тягостным чувством, что провел ночь не у себя дома, а в чужом и скверном месте. Стоит ему открыть глаза — сразу же посыплются жестокие вопросы.
Он лежал не шевелясь, не подавая виду, что уже проснулся, и старался припомнить до мельчайших подробностей все, что произошло накануне. Так он мысленно добрался до того мгновения, когда глупо и постыдно выдал себя перед этими тремя примитивистами.
Но что случилось потом?
Дальше в памяти был провал. Володя снова и снова вспоминал сцену с двумя копиями «Девушки в турецкой шали», и наконец перед ним возникло самое последнее — голос Фомы за спиной: «Спокойно, Киселев!» Володя оборачивается и видит Фому, у которого в руке вместо огнестрельного оружия бутылка. Вряд ли он мог видеть такое наяву. Это уже начался бред, забытье.
Ну, а если все-таки Фома наяву вышел из-за сирени? Володя в досаде застонал. Если наяву, то, значит, Фома ему не доверял. Фома за ним следил, а тем временем настоящий преступник мог уйти.
— Проснулся наконец? — спросил незнакомый голос.
Володя обреченно открыл глаза и вдруг увидел потолок, знакомый с детства, весь в абстрактных рисунках, образованных трещинами.
— Вставай! Уже восемь часов! — сказал незнакомый голос.
Володя с трудом повернул налитую свинцом голову и увидел за обеденным столом рыжего Сашу.
— Что вы здесь делаете?
— Татьяна ушла на экзамен, я ей подал на завтрак гренки. Кроме хлеба, в доме ничего не было. Потом я сходил за молоком, в продмаге дают сосиски, но я стоять не стал…
Бородач обстоятельно отчитывался в своей хозяйственной деятельности. Послушать со стороны — он у Киселевых свой человек.
— Ваши приятели тоже здесь?
— Нет, они в гостинице.
— А вы зачем остались?
— Вчера мы были на «ты», — напомнил Саша, ставя на стол две тарелки. — Я бы не хотел переходить на официальный тон.
Володя сел в постели и обнаружил, что спал на простыне, раздетый, а тренировочный костюм аккуратно повешен на спинку стула. Володя спустил голые ноги и поймал пальцами шлепанцы. Молча оделся, взял полотенце и вышел на крыльцо к рукомойнику. В сирени беззаботно чирикали воробьи, из бачка садового душа шлепались на дощатый настил звучные капли.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28