незаурядный талант. Как будто бывают и заурядные таланты. Или говорят: большое, яркое дарование. На халтуру Пушков никогда не разменивался. Однако в конторских книгах Кубрина Володя нашел записи, свидетельствующие, что художник перебрал у фабриканта немалые суммы — взаймы. Положение должника его, конечно, мучило. И вот, не видя иного выхода, он соглашается несколько раз выполнить узор для знаменитых кубринских ситцев.
В те годы, как вычитал Володя в старых номерах «Биржевых ведомостей», хранящихся в музее, ситцы фабрики Кубрина вышли на первое место в российской торговле со Средней Азией, откуда приходили в Путятин тугие кипы хлопка. Кубрин вытеснил бы всех конкурентов с рынков русского Востока, но помешала революция.
Перелистывая в музейной кладовой альбомы с образцами кубринских ситцев, Володя не раз пытался угадать те шесть узоров Вячеслава Павловича Пушкова, за которые с художником расплатились в конторе. Володя пробовал заинтересовать альбомами Веру Брониславовну, но она даже не пожелала взглянуть — так ненавидела все связанное с Кубриным и его дочерью.
Впрочем, чем она могла бы помочь? Жены художников далеко не всегда разбираются в искусстве. Но вот Саша… Саша бы мог!
Володя въявь услышал взмах крыльев — на свет родилась блестящая идея. Саша не гений, но он несомненно талантлив. Даже халтурной бригаде требуется один талантливый художник. Босс Юра делает дело, Толя — черную работу, а Саше платят за талант. У дельца должен быть нюх на все незаурядное, как был этот нюх у Никанора Кубрина.
Парадный подъезд музея оказался запертым. На бронзовой ручке болтался, как и вчера, плакатик: «Санитарный день». Володя и Саша вошли во двор, поднялись в кабинет директора. Там собрался весь небольшой коллектив. Ольга Порфирьевна консультировалась с отделом культуры, открывать сегодня музей или нет.
— Открывать и только открывать! — с порога выпалил Володя. — Ольга Порфирьевна, я нашел человека, который может определить узоры Пушкова.

— Что определить? Зачем? — Она не понимала, о чем он говорит.
— Чутьем! Понимаете? Чутьем!
Сидящая у самой двери тетя Дена проворчала:
— Лучше бы ты собаку привел с хорошим чутьем. Она бы нашла. Собаку полагается приводить, а никто не догадался.
— Ольга Порфирьевна! — взмолился Володя. — Ради бога, выслушайте! Я изобрел сложнейшую и вместе с тем простейшую систему поиска узоров Пушкова на кубринских ситцах. Мы будем показывать кубринские альбомы каждому приезжающему в Путятин одаренному художнику. Чем больше будет экспериментов, тем точнее результат. Все данные будут, разумеется, заложены в ЭВМ. Вопрос об авторстве Пушкова разрешится на современном научном уровне: интуиция талантливой личности плюс логика электронного мозга.
Уступив Володиному напору, Ольга Порфирьевна вручила ему ключи от бывших каретных сараев.
Володя доставал один за другим толстенные альбомы. Саша на вытащенном во двор столе рассматривал листы и затевал посторонние разговоры:
— Ты когда-нибудь, Володя, задумывался над тем, почему Пушков писал ее в турецкой шали? Старинные турецкие шали ни на ком так не смотрятся, как на русских красавицах. Вообще шаль живописна. — Саша мелкими шажками прошелся вдоль стола, изобразил, как женщина накидывает на плечи дорогую шаль. — Я зимой был на выставке русских шалей. На улице Станиславского. Там есть старинные хоромы и в них — выставочный зал. Знаешь, о чем я подумал? Современные женщины носят мексиканские пончо, но шаль — это совсем другое, они не сумеют… И походка не та, и статности нет. Шаль на плечах… Это совсем другое, ныне исчезнувший тип женщины. Человеческие типы так же исчезают, как исчезали археоптериксы…
Саша рассеянно поднимал с земли щепку, закладывал страницу и перелистывал дальше.
— Кстати, тебе не кажется, что походка полной женщины, матери семейства, в общем-то, более естественна, более женственна, чем выделанный шаг тощей манекенщицы?
Саша откусывал травинку, клал меж страниц и наборматывал какую-нибудь песенку.
— Тебе не кажется, Володя, что есть мелодии, которые застревают у нас не в ушах, а в зубах? Как жилистое мясо.
Он методично перебрал все страницы, раздумчиво покопался в рыжей бороде и сообщил Володе свои соображения:
— Где заложены щепки, там узор, которого Пушков никогда бы себе не позволил. Художник, совершивший такую пакость, погибает навеки. А вот где травинки, там, возможно, он. Я не утверждаю. Может быть, он, а может быть, и не он. Показывать фокусы я не собираюсь.
Володя насчитал в альбомах около пятидесяти щепок.
Травинок оказалось только четыре. Номера образцов, заложенных щепками и травинками, Володя переписал в блокнот и вытащил все закладки.
Во дворе появилась Танька.
— Четыре балла! — сообщила она небрежно.
— Какой вопрос завалила? — строго осведомился брат.
— Дополнительный по Щедрину.
— Самый трудный писатель в русской литературе! — поспешил на выручку Саша.
Володя смотрел, как они уходят вдвоем. Пигалица Танька в стареньком школьном платье выше колен — слава богу, что пришла мода на мини! — и бородатый Саша в заношенной ковбойке и вытертых штанах.
«Он ее не прокормит, — мрачно размышлял Володя. — Они оба себя не сумеют прокормить. А мне их двоих не вытянуть на мою музейную зарплату. Хоть иди с кистенем на большую дорогу!»
В вестибюле музея ему повстречался Фомин. Они молча кивнули друг другу. В распахнутые парадные двери валила крикливая детская экскурсия. Все ребята были в одинаковых красных пилотках.
— Пройдем к тебе, — предложил Фомин.
У себя в кабинете Володя по-хозяйски сел за стол.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28