— Тогда я возьму с собой и писца. Ведь мне могут потребоваться его советы.
— Королева, — отвечаю я, — я буду очень удивлен, если ваша поездка состоится. Я думаю, Рудольфу не понравится, если вы решитесь искать суда епископа Эгина. Мне кажется, что Рудольф — человек епископа Адальварда. А у этих двух епископов разные взгляды на одни и те же вещи.
— И ты думаешь, Рудольф так легко сдастся? Он очень упрям.
— Думаю, он вряд ли признает свое поражение, но по трезвому размышлению откажется от требования прочесть рукопись. А в качестве извинения скажет, что не собирается подвергать свою королеву испытанию долгим путешествием по плохим дорогам зимой.
Она смеется. Я никогда раньше не слышал такого веселого и мелодичного смеха — он звучит как переливы арфы.
— Думаю, ты совершенно прав, — говорит королева.
Мы молчим. Но я уже утвердился в своем решении. Мне помогли его принять обвинения Рудольфа и наша беседа с королевой.
— Могу ли я рассказать вам о себе? — спрашиваю я.
— Да, — отвечает королева и даже не пытается скрыть удивление.
— С тех пор, как вы приказали мне записывать ваш рассказ о королеве Астрид, случилось много событий. Я говорю не о внешних событиях моей жизни, а о внутренних переживаниях. В моей душе свет боролся с мраком. А где мрак и где свет известно одному Богу.
Я умолкаю, а затем решительно спрашиваю:
— Вы все еще хотите узнать, кто я?
Она удивлена:
— А почему ты думаешь, что я могу не хотеть?
— Королева, имена имеют магическую силу. Тот человек, которым я когда-то был и который, как я думал, давно умер, сейчас пробуждается к жизни. Он просто был в забытьи. И если я назову его по имени, он может очнуться и восстать к жизни. Вы уже жаловались, что Кефсе ведет себя не как раб. Но хотите ли вы, королева, пробудить к жизни другого человека?
Я читаю ответ в ее глазах. Я думаю: «Где сейчас Кефсе, раб и монах Кефсе? Который бросался на колени и просил о милосердии Господнем, завидев огонь любви в глазах женщины?»
Меня как будто обволакивает тьма, но это не может изменить моего решения.
— Да, — говорит королева.
— Я хочу просить вас об одном одолжении.
— Каком?
— Я по-прежнему останусь Кефсе. Для других.
— Даю слово.
Я медлю. Но я не могу останавливаться на полпути. Тем более, что королева ждет.
— Я Ниал Уи Лохэйн, сын Киана, — медленно говорю я и чувствую, как каждое слово причиняет мне нестерпимую боль. — Мой отец — Киан Уи Лохэйн — был один из двух правителей Ирландии, которые стали королями после смерти в тысяча двадцать втором году от Рождества Христова короля Маэла Сехнэйла. Киан, мой отец, был филидом, потом стал олламом, а моя семья — из самых могущественных в Миде, одном из королевств Ирландии.
Я становлюсь перед ней на колени. И если встать на колени рабу Кефсе было легко, то совсем нелегко сделать это Ниалу Уи Лохэйну.
Когда королева покидает трапезную, я чувствую себя, как Давид: «от голоса стенания моего кости мои прильнули к плоти моей», и, продолжая выражаться словами царя Давида, «я уподобился пеликану в пустыни, я стал как филин на развалинах».
Я сидел, уронив голову на руки.
Может быть, я плакал. Не знаю. Во всяком случае, тогда это случилось впервые после смерти моего отца тридцать шесть лет назад. А мне было в то время одиннадцать лет.
Я не мог думать. И чтобы не сойти с ума, я принялся за орнамент. Я бросился в работу и постарался забыть обо всем другом.
И остановился только, когда почувствовал, что рука уже больше не в состоянии удерживать перо. Я сидел и смотрел на рисунок, не видя его. Но постепенно разрозненные линии сплелись в моих глазах в затейливый орнамент.
Тогда я увидел рисунок как будто в первый раз.
Я увидел орнамент, с которого начал — кресты, спирали и круги, переплетающиеся с полосами, как это принято в Ирландии.
Но почему я выбрал именно этот рисунок? Неужели я тосковал по своей родине, по прошлому, неужели я ничего не забыл?
«Пара серых глаз была устремлена на Эрин, — писал Святой Колумба, покидая Ирландию:

Остаток жизни они не увидят
Сыновей и дочерей Эрин прекрасной…
Из глаз моих серых капают слезы,
Не в силах расстаться я с Эрин прекрасной…
Не выдержит сердце разлуки,
С Эрин прекрасной…»

Но внизу страницы не было никаких крестов и спиралей, а в орнамент вплелись драконы с разинутыми пастями и жалящими языками. Драконы, сражающиеся друг с другом.
Господи! Я только что нарисовал этих драконов!
Я вновь уронил голову на руки. И не знаю, как долго просидел в таком положении.
Я вздрогнул, когда открылась дверь и в трапезную кто-то вошел. Было уже темно, и огонь в очаге погас.
Я пригляделся и увидел, что это пришла королева Гуннхильд, в сопровождении моего товарища по несчастью Уродца.
Я вскочил:
— Прошу простить меня, королева. Не знаю, что это со мной приключилось.
— Разожги огонь! — приказала королева, повернувшись к Уродцу.
Она лишь посмотрела на меня, но ничего не сказала, когда я помог Уродцу сложить дрова в очаге и разжечь огонь.
— Принеси еще вязанку дров, — сказала она Уродцу.
Он ушел, а я замер в нерешительности. Она повернулась ко мне:
— Ниал, я хочу, чтобы ты записал мой рассказ.
Она произнесла мое имя как само собой разумеющееся. Мне стало жарко. Не знаю, чего я ждал, но мне захотелось схватить ее за плечи и потрясти. Впервые за десять лет я услышал собственное имя из чужих уст.
Кто последний раз называл меня по имени? Бригита, чьи волосы были сотканы из золота и солнечных лучей. Бригита, чье белое горло я перерезал собственной рукой.
— Ниал, ты меня слышишь?
— Да, королева.
Я зажег жировую лампу и занялся записями.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70