А о том, что стряслось с отцом, я узнал, лишь когда вернулся домой — уже после того, как о случившемся известили матушку. Ну а сейчас могу я идти? Если понадоблюсь, то я дома, у матушки.— Ступай, ступай, — ответил сержант столь неохотно, что не оставалось ни малейшего сомнения: за молодым человеком установят слежку и каждый его шаг будет взят на заметку. — И оставайся дома, потому как, думаю, нам еще предстоит разговор. Расскажешь мне обо всех, с кем встречался в тот вечер, а уж я непременно переговорю с ними. Но сначала мне надо опросить монастырских работников, тех, что вчера допоздна трудились на Гайе и помогли валлийскому лодочнику отнести твоего отца в лазарет. Но они едва ли задержат меня надолго. Скорее всего, я буду в городе вскоре после тебя.Работники уже собирались во дворе, с тем чтобы разойтись и приступить к своим дневным трудам. Сержант зашагал в их сторону, торопясь не упустить тех, кто был ему нужен. Эдди остался на месте и проводил стража закона пристальным, не слишком ласковым взглядом. Кадфаэль с интересом следил за тем, как на смуглом лице молодого человека явственно отражались все его раздумья и сомнения. Парень он вроде бы ладный, можно сказать, даже симпатичный, хотя кислая физиономия его не больно-то красит. Правда, с другой стороны, ему сейчас явно не до веселья.— Он и вправду скоро поправится? — неожиданно спросил Эдди, переводя свой насупленный взгляд с сержанта на монаха.— Вне всякого сомнения. Будет таким же здоровым, как прежде.— Надеюсь, вы тут о нем позаботитесь как следует.— Само собой, — заверил его Кадфаэль и с невинным видом добавил: — Хоть он и старый ворчун, и брюзга надоедливый, но уход за ним будет налажен отменный, можешь не сомневаться.— Да что это ты такое говоришь, брат? — неожиданно вспылил молодой Рид. — По какому праву ты поносишь достойного и честного человека? Ишь чего удумал — моего батюшку обозвать надоедливым брюзгой! Он столько лет верой и правдой служил вашему аббатству, так неужто за все это время и доброго слова не заслужил?Эдди сердито махнул рукой, резко повернулся и зашагал прочь. Проводив возмущенного юношу долгим, задумчивым взглядом, брат Кадфаэль едва заметно улыбнулся.Однако же перед возвращением в лазарет, к постели больного, монах счел за благо избавиться от этой улыбки, справедливо опасаясь того, что мастер Рид мог бы, не приведи Господи, истолковать ее превратно. К своим неприятностям, семейным размолвкам и выходкам непутевого отпрыска он и раньше-то относился более чем серьезно, а в нынешнем положении ему и подавно не до шуток. Лежа в постели, он хмуро таращился в потолок и, едва завидел Кадфаэля, принялся сетовать на судьбу, хотя и говорил с трудом, кривясь от боли.— Видишь, брат, каково мне приходится? Добрые люди знают, что уж где-где, а дома-то их всегда ждут поддержка и утешение — а у меня что? Послал Бог сынка — в голове ветер, язык без костей, старших не слушает. Ты ему слово скажешь — а он в ответ десять.— Вижу, вижу, приятель, — поддакнул Кадфаэль с напускным негодованием. — Теперь-то я убедился — ты прав. Оно и не мудрено, что тебе захотелось проучить этого лоботряса. Правильно ты решил — пусть-ка посидит в темнице на хлебе и воде. Там он, глядишь, ума-разума наберется.Мастер Уильям смерил Кадфаэля угрюмым взглядом и резко возразил:— Что за чушь? Неужто ты и вправду думаешь, что я позволю упрятать родное дитя в темницу? Кому это и когда оковы да подземелья добавляли ума-разума? И нечего называть его лоботрясом, ежели и есть у него дурь в голове, так это по молодости. Припомни, разве мы с тобой в его годы не были шалопаями? Мой Эдди — парень как парень, ничуть не хуже других, а серьезность и рассудительность придут с годами.Несчастье, постигшее мастера Уильяма, никого не оставило равнодушным. И братья, и служки, и гости обители только об этом и говорили. Все сочувствовали управителю и наперебой строили догадки насчет того, кто мог совершить злодейское нападение и куда подевались монастырские деньги.Джэйкоб, похоже, так и не оправился от потрясения. С самого рассвета он, вместо того чтобы заниматься делами, отирался возле дверей лазарета. А дел между тем у него было невпроворот, потому как обязанности больного управителя теперь тоже легли на плечи молодого писца.В конце концов Кадфаэль решил успокоить преданного служителя, заверив его в том, что худшее позади.— Можешь не беспокоиться, приятель. Ступай да займись лучше своей работой. Мастер Уильям поправляется, ему уже лучше.— Ты правду говоришь, брат? Стало быть, он пришел в себя. А говорить он может? Память к нему вернулась?Кадфаэль вновь терпеливо повторил сказанное ранее, но Джэйкоб не унимался:— Но какое злодейство! И у кого только рука поднялась? Скажи, брат, сумел он хоть чем-нибудь помочь людям шерифа? Разглядел он того негодяя? Смог его описать? А может, и имя назвал?— Увы, об этом он ничего рассказать не смог, потому как никого не видел. Ударили-то его сзади, да так сильно, что он и обернуться не успел — сразу лишился чувств. Очнулся он только сегодня утром здесь, в лазарете. Сержант, понятное дело, обо всем его расспрашивал, но, боюсь, мало чего добился. Мастер Уильям и рад бы помочь в поисках грабителя, да не может. Злодей, скорее всего, на то и рассчитывал.— Ну а мастер Рид? Он совсем поправится? Будет здоровым и крепким, как прежде?— Непременно. Поправится полностью, и довольно скоро. Ждать тебе долго не придется.— Благодарение Богу, брат, — с пылом воскликнул Джэйкоб, закатывая глаза к небу.Похоже, на сей раз Кадфаэлю удалось убедить молодого писца в том, что ему незачем торчать возле лазарета.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47