Рядом
с кроватью стояли: майор Штукин, хирург Костя с принадлежностями для
инъекций и прапорщик-охранник, вооруженный автоматом. Каждый из них
выражал общее ситуативное единство и - одновременно - контрастную про-
тивоположность. Штукин в этом "консилиуме" являл собой "вершителя су-
деб", Костя, разумеется, врачевателя, а прапорщик с автоматом символи-
зировал неотвратимую смерть. Все трое по привычке прислушивались к
звукам выстрелов, коротких очередей и взрывов за окнами. Они пришли,
чтобы прервать сон командира и посмотреть на его реакцию: над плацем
летают пули, срезают верхушки деревьев, с визгом влетают в стены, от-
калывая штукатурку, и, что особенно печально, пока невозможно опреде-
лить, какая из сторон так настойчиво обрабатывает нейтральную зону,
которой и являлся 113-й полк.
- Евгений Иванович,- произнес Штукин.
- Товарищ гвардии подполковник,- позвал командира Костя-Разночинец.
- Подъем,- после долгой паузы не очень уверенно подал голос прапор-
щик, вспомнив свое недавнее старшинское прошлое, которого лишился по
причине отсутствия личного состава.
Командир поморщился, приподнялся, сел, прислушался.
- Стреляют?
- Со всех сторон лупят! - торопливо стал докладывать Штукин. Люди
- все по боевым расчетам.
- Через забор не лезут?
- Кто? - уточнил Штукин.
- Ну не наши же...
- Нет... Пока - нет.
- Как полезут - стрелять на поражение,- сказал Лаврентьев.
- Наших? - спросил Штукин, окончательно запутавшись.
- Ихних,- сохраняя хладнокровие, ответил Лаврентьев.
- А наши и не полезут, чего им туда лезть! - заметил прапорщик.
Лаврентьев вышел в коридор, миновал сонно мигающего дежурного за
стеклом, тот замедленно встал, вышел из дежурки и уже на улице прист-
роился за майором и прапорщиком.
И в самом деле выстрелы доносились со всех сторон. А рядом, на фут-
больном поле, стоял многоголосый вой беженцев. С неделю назад они
прорвались в полк, заполонили буквально каждый свободный метр, все
пустующие помещения, спасаясь от лиходейства своих земляков. День и
ночь они молили судьбу и всевышнего о пощаде, о каре для врагов, а в
затишье просили воды, кормежки, кричали, угрожали, требовали навести
порядок в городе, то есть перестрелять всех гонителей и мучителей.
Офицеры молча терпели нападки, отводили воспаленные глаза, уже не видя
конкретных лиц, а только копошащуюся массу цветастых халатов, шаровар,
платков, тюбетеек, коричневых рук, белых бород. Несмотря на отупляющую
усталость, они чувствовали в себе позывы милосердия; благородное чувс-
тво осталось от стародавних времен, когда все - и нынешние беженцы, и
боевики с черными, прогоркшими автоматами, и сами военные - были объ-
единены общей целью, единодушием, времяощущением, по крайней мере так
считалось, декларировалось и настойчиво прививалось. Теперь все это
обернулось смутной виной. Жалость, былые восторги, украшения и прочая
слюнявость исчезли, остался ноющий, саднящий раздражитель, избавиться
от которого не было никакой возможности.
И тут, как раз за столовой, все увидели темные фигурки, штурмующие
забор. Беженцы тоже увидели их, вой стократно усилился - утробный и
страшный женский вой. Лаврентьеву показалось, что в это мгновение от-
чаянно закричала сама земля.
Офицеры открыли огонь. Первыми упали те, кто успел перелезть через
забор. Потом на главной аллее прапорщик-часовой установил пулемет Ка-
лашникова и тут же тугой очередью ударил в сторону ворот. А с той сто-
роны тяжелым грузовиком таранили железные прутья. В него впилась кин-
жальная очередь, он застыл, уткнувшись слепо в ворота. Наконец на ба-
шенке бронетранспортера включился крупнокалиберный пулемет, прошелся
по кромке бетонного забора, круша ее в пыль, стальные "жуки" с хрустом
впивались в стволы деревьев, вырывая огромные щепки. Боевиков как сду-
ло.
Боевая машина рванулась к воротам, полоснула очередью по грузовику,
машина вспыхнула, с оглушительным хлопком рванули бензобаки. На фоне
языков пламени красные звезды на воротах КПП выглядели зловеще и сим-
волично.
- Вот в чем сермяжное счастье жизни военного,- вслух подумал Лав-
рентьев и отдал распоряжение аккуратно сложить за забором трех мертвых
боевиков и отбуксировать обломки грузовика, как только они остынут до
нормальной температуры.
По аллее возбужденно прохаживался полуоглохший прапорщик-часовой,
ни к кому не обращаясь, потирал руки и говорил:
- Хорошо я им вмочил! Ух, как ответственно впиндюрил!
* * *
Из больницы Иосиф Георгиевич вернулся поздно вечером. На столе он
увидел клочок бумаги, который оказался запиской. Доктор поспешно взял
ее, и буквы запрыгали перед глазами.
"Вся моя жизнь с тобой была сплошной ошибкой,- с недоумением, пере-
ходящим в ужас, читал он размашистые строки. Твои невыносимые причмо-
кивания за обедом, твои вывернутые ноздри, руки в старческих веснуш-
ках, твои глупости и умничанье! Меня тошнит от всего, что связано с
тобой. Прости, но я не могу, меня медленно убивает твой запах, напоми-
нающий прокисшее молоко. Мне надоело стирать твое вонючее белье и еще
более вонючие носки. Кроме того, ты ЧМО и в достаточной степени идиот,
как и все твои друзья в психушке, и мне доставляет огромное удовольст-
вие сказать об этом. Мне всегда не хватало настоящего мужика, который
драл бы меня, как козу. Кстати, ребенок мой будущий не от тебя. Не
вздумай меня искать. Это бесполезно и даже опасно. Будешь приставать -
тебе оторвут все выпуклости.
1 2 3 4 5 6 7