Но вскоре все объяснилось.
По мере продвижения к городской заставе все больше возникало ощущение, что сквозь стук колес кареты, сквозь шум шагов и крики сопровождающих пробивается какая-то глухая дробь и становится все явственней и громче.
Вдруг Шарни побледнел и положил руку на колено сидящего рядом гвардейца.
— Все погибло! — сказал он.
— Почему? — удивился тот.
— Вы не узнаете этот звук?
— Похоже на барабан… Ну и что такого?
— Сейчас увидите, — ответил Шарни.
Карета повернула и выехала на площадь.
На эту площадь выходили Реймсская улица и улица Витри-ле-Франсуа.
И по ним шагали — с развернутыми знаменами, с барабанщиками впереди два больших отряда национальной гвардии.
В одном было около тысячи восьмисот человек, в другом от двух с половиной до трех тысяч.
По всем признакам этими отрядами командовали два человека, сидящие верхом на конях.
Одним из них был Друэ, вторым Бийо.
Шарни не было нужды определять направление, откуда прибыли эти отряды: ему и без того было все ясно.
Теперь стала совершенно понятна причина необъяснимого исчезновения Друэ и Бийо.
Вероятно предупрежденные о том, что затевается в Шалоне, они разъехались: один — чтобы поторопить прибытие национальной гвардии из Реймса, второй чтобы привести национальных гвардейцев из Витри-ле-Франсуа.
Выполнили они это все весьма согласованно и прибыли вовремя.
Друэ и Бийо приказали своим людям остановиться на площади, наглухо перегородив ее.
После этого без всяких околичностей они скомандовали зарядить ружья.
Кортеж остановился.
Король выглянул из кареты.
Шарни стоял бледный, стиснув зубы.
— В чем дело? — осведомился у него Людовик XVI.
— Дело в том, государь, что наши враги получили подкрепление и ружья у него, как вы сами видите, заряжены, а за спиной шалонской национальной гвардии находятся крестьяне, и ружья у них тоже заряжены.
— И что вы обо всем этом думаете, господин де Шарни?
— Думаю, государь, что мы оказались между двух огней. Но это вовсе не означает, что вы не поедете дальше, если того пожелаете, правда, я не знаю, как далеко ваше величество сможет уехать.
— Понятно, — промолвил король. — Поворачиваем.
— Ваше величество, это ваше твердое решение?
— Господин де Шарни, за меня пролилось уже слишком много крови, и я горько оплакиваю ее. Я не хочу, чтобы пролилась еще хотя бы капля… Поворачиваем.
При этих словах двое молодых людей спрыгнули с козел и бросились к дверце кареты, к ним присоединились гвардейцы роты, стоящей в Вильруа.
Отважные и пылкие воины, они рвались вступить в бой вместе с горожанами, но король с небывалой для него твердостью повторил приказание.
— Господа! — громко и повелительно крикнул Шарни. — Поворачиваем! Так велит король!
И, взяв одну из лошадей под уздцы, он сам стал разворачивать тяжелую карету.
У Парижской заставы шалонская национальная гвардия, в которой отпала надобность, уступила свое место крестьянам, а также национальным гвардейцам из Реймса и Витри.
— Вы считаете, я поступил правильно? — осведомился Людовик XVI у Марии Антуанетты.
— Да, — ответила она, — только я нахожу, что господин де Шарни с большой охотой подчинился вам.
И королева впала в мрачную задумчивость, не имевшую ни малейшего отношения к тому ужасающему положению, в котором оказалась королевская семья.
Глава 6. КРЕСТНЫЙ ПУТЬ
Королевская карета уныло катила по дороге в Париж под надзором двух угрюмых людей, которые только что принудили ее изменить направление, и вдруг между Эперне и Дорманом Шарни, благодаря своему росту и высоте козел, на которых сидел, заметил, что навстречу им из Парижа скачет во весь опор карета, запряженная четверкой почтовых лошадей.
Шарни тут же предположил, что либо эта карета везет им какую-то неприятную весть, либо в ней находится некая важная персона.
Действительно, когда она приблизилась к авангарду конвоя, ряды его после недолгих переговоров расступились, давая проезд карете, и национальные гвардейцы, составляющие авангард, приветствуя прибывших, сделали «на караул»
Берлина короля остановилась.
Со всех сторон зазвучали крики: «Да здравствует Национальное собрание!»
Карета, примчавшаяся из Парижа, подъехала к королевской берлине.
Из кареты вылезли трое мужчин, двое из которых были совершенно неизвестны августейшим пленникам.
Когда же в дверях показался третий, королева шепнула на ухо Людовику XVI:
— Господин де Латур-Мобур, прихвостень де Лафайета. — И, покачав головой, добавила: — Ничего хорошего это нам не сулит.
Самый старший из этой троицы подошел и, грубо распахнув дверцу королевской кареты, объявил:
— Я — Петион, а это господа Барнав и Латур-Мобур, посланные, как я и вместе со мной, Национальным собранием сопровождать вас и проследить, чтобы народ в праведной ярости не учинил над вами самосуд. Потеснитесь и дайте нам сесть.
Королева бросила на депутата из Шартра один из тех презрительных взглядов, от каких она порой просто не могла удержаться и в каких выражалась вся надменность дочери Марии Терезии.
Г-н де Латур-Мобур, шаркун школы де Лафайета, не смог выдержать этого взгляда.
— Их величествам и без того тесно в карете, — сказал он, — и я поеду в экипаже свиты.
— Езжайте, где вам угодно, — отрезал Петион, — что же до меня, мое место в карете короля и королевы, и я поеду в ней.
И он полез в карету.
На заднем сиденье сидели король, королева и Мадам Елизавета.
Петион поочередно оглядел их.
— Прошу прощения, сударыня, — обратился он к Мадам Елизавете, — но мне как представителю Национального собрания положено почетное место.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37