Мне было передано предостережение, которым я не могу пренебречь, зная, из какого источника оно получено. Жизнь Вашего Величества в опасности: Вас хотят отравить; остерегайтесь всех без исключения.
Я тщательно слежу за всем, что происходит на кухне; стольникам и дворецким отдан приказ, чтобы все блюда предварительно пробовали повара, а затем они сами. Почти ежедневно я присутствую при этом, а если служба при Вашей августейшей особе удерживает меня в другом месте, эту роль выполняет мой заместитель, которому я верю как самому себе. На коленях умоляю и заклинаю мою королеву прислушаться к моему совету и ничего не есть в отсутствие Его Величества короля, не принимать даже конфеты от кого бы то ни было и оберегать жизнь, которая всем нам так дорога.
Мое письмо, в отличие от других, не смутная догадка. В нем — правда, и она не оставляет сомнений. Посол Франции получил такое же сообщение, но из другого, столь же надежного источника; ему можно, ему необходимо доверять. Я живу лишь тем, что хотел бы повториться во многих лицах, чтобы уберечь мою королеву от страшной опасности, ни на секунду не отходя от нее, ибо мне кажется, что только я один могу ее спасти. Таков мой долг и таково мое счастье… Приказывайте, Ваше Величество, я готов повиноваться; позвольте мне охранять Вас и устранять Ваших врагов; я не прошу от моей королевы никакой иной награды, даже если она сочтет, что такая страсть, как моя, заслуживает этого.
Самый смиренный, самый преданный и самый пылкий из Ваших слуг, де Асторга».
Письмо было написано по-французски без единой ошибки — так, как я его привела здесь. Герцог потратил много ночей и дней, чтобы овладеть этим языком. Он учился думать на нем, чтобы обрести почву для духовного общения с королевой.
Возникает желание быть любимой испанцем, коль скоро этим людям присущи столь утонченные и деликатные понятия.
Королева быстро прочитала письмо. Во время чтения она сильно побледнела. На этот раз она испугалась: герцог де Асторга был не из тех людей, что позволяют себе пугать без оснований. Она стала расспрашивать карлика, и его не пришлось уговаривать, чтобы он рассказал все, что ему известно помимо сказанного в письме.
Герцог не мог назвать лицо, приславшее предупреждение. Он поклялся честью хранить его имя в тайне, но человек этот занимал положение, позволяющее знать все, — когда-то королева оказала ему содействие, и он навсегда остался благодарен ей за это. Разглашение тайны могло стоить ему жизни, но он знал совершенно определенно, что смерть королевы предрешена; для выполнения этого поручения уже назначен агент, неизвестны были только его имя и способ, которым он воспользуется.
— Госпожа, — добавил Нада, — остерегайтесь; позвольте нам оберегать вас еще ревностнее и ни слова не говорите обо всем этом никому, даже королю.
VI
С этого дня королева не знала ни минуты покоя; в своих письмах она признавалась, что смерть может настичь ее в любой момент и что она всего боится, после каждой еды вверяет душу Богу и, несомненно, погибнет так же, как ее мать.
Ее дядя, король Людовик XIV, написал ей собственноручно, что отдал приказ своему послу оберегать ее и предупредить совет: в случае если королева заболеет хотя бы на три дня и ее недомогание будет похоже на отравление, он потребует вмешательства стран Европы.
Мария Луиза прочитала это письмо, скрыла его от Карла II, чтобы не огорчать его, и велела передать г-ну де Ребенаку, что она просит его принудить к такому же молчанию Государственный совет Испании. Затем в большой тайне она пригласила молодого монаха-августинца, о котором ей рассказывали, и исповедовалась ему, поскольку не испытывала никакого доверия к Сульпицию, считала его шпионом инквизиции и самым опасным из своих врагов. Сделать это было непросто, ибо никогда еще во дворце короля Испании, где само имя исповедника заставляло дрожать каждого, от короля до ничтожнейшего слуги, не плелись сети такой дерзкой интриги.
Возможностью этой исповеди она также была обязана герцогу де Асторга. Он отправился в Толедо к своему дяде, архиепископу, пожалуй самому просвещенному, а может быть и единственно просвещенному прелату в этой невежественной стране. Его доброта, его милосердие были известны всем; он раздавал все свои доходы беднякам, ограничиваясь лишь самым необходимым, и порой ходил в дырявой сутане, лишь бы как можно больше помочь нуждающимся.
Герцог приехал в Толедо, рассказал архиепископу о положении королевы, посвятил его в свои страхи, сомнения и попросил совета:
— Королева не может и не должна доверять монаху, которого ей навязали, ваше преосвященство, и вы это понимаете не хуже меня. Надеяться на то, что удастся открыто заменить его на другого, не приходится. Но кажется, я знаю один способ, хотя не уверен, что мой план выполним; в любом случае, я нуждаюсь в вашей поддержке и защите.
— Можете положиться на меня во всем.
— Нет ли в вашей епархии смелого, усердного, умного и просвещенного священника, который согласился бы пожертвовать собой ради своей повелительницы? Ему придется рисковать жизнью, я вас предупреждаю.
— А разве вы не рискуете своей?
— Речь не обо мне, а о вашем монахе; найдете вы такого?
— Думаю, да.
— Хорошо. И вы уверены в нем?
— Безусловно, он француз.
— Еще лучше.
— Но француз, чья мать из Толедо; он говорит по-испански, как мы с вами, и его никто никогда не примет за иностранца. А как вы проведете его во дворец?
— С вашего разрешения, дядя, мы его переоденем и выдадим за обычного слугу. Я поставлю его во дворце придверником или кем-то вроде этого, а служанки королевы придумают предлог, позволяющий ему войти к ней.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165