Ассамблея все более и более подозрительно относится к высокородным дворянам. Нас ненавидят и презирают.
Аксель снял квартиру на улице рю Матиньон неподалеку от дворца и зала заседаний Ассамблеи, расположенного в саду Тюильри. Он оставил военный пост, чтобы посвятить себя служению нашей семье, и больше не носит форму шведской армии. Но так, в белых чулках знатного дворянина и при шпаге, он нравится мне больше. Ах, как бы мне хотелось, чтобы долгими бессонными ночами он был рядом!
Аксель говорит, что Иосиф очень болен, но по-прежнему сварлив и несносен. К моему большому разочарованию, Иосиф не дал Акселю денег, которых я у него просила. Аксель передал мне слова Иосифа, который считает, что беспорядки в Париже носят временный характер и скоро угаснут сами собой. Мой брат полагает, что это результат борьбы между несколькими придворными фракциями. Но он не видел того, что видела я и что продолжаю наблюдать каждый день: торжествующие, злорадно ухмыляющиеся лица нищих парижан, глумящихся и насмехающихся над нами и мечтающих о том, чтобы причинить нам зло. Если бы Иосиф своими глазами увидел эти лица, то наверняка ужаснулся бы не меньше меня.
5 января 1790 года.
Мне разрешили выходить на ежедневную получасовую прогулку после обеда. Нога моя постепенно заживает. Если на улице не слишком холодно и нет дождя, мы с Людовиком и детьми надеваем теплые плащи с капюшонами и отправляемся гулять по саду. Я очень рада тому, что снова могу ходить. Лежать целыми днями в постели, оберегая ногу и слушая Софи, которая читала мне или рассказывала всякие истории, было очень уж утомительно и скучно. И даже играть в вист с Муслин, которая схватывает все на лету, мне изрядно прискучило.
Впрочем, одно важное и печальное дело я все-таки довела до конца. Я отправила в Неаполь своих собачек и старого желтого кота. Общий знакомый согласился отвезти их Карлотте, которая выразила желание приютить их. Я очень скучаю по своим дорогим маленьким собачкам и милому старому желтому коту, но теперь мне, по крайней мере, можно не опасаться за их жизнь всякий раз, когда кто-нибудь из неотесанных стражников начинает дразнить их.
28 января 1790 года.
Сегодня после полудня мы отправились на прогулку по английскому саду неподалеку от школы верховой езды. Я шла впереди, в компании Лулу, а между нами вышагивал Луи-Шарль. Точнее, он скакал на одной ножке и прыгал, время от времени скрываясь в кустах и вновь выскакивая на дорожку. Прогулка для него превращалась в настоящую игру, и мы уже привыкли к шороху листвы вечнозеленого кустарника, что рос по обеим сторонам дорожки, в зарослях которого малыш то и дело исчезал.
Людовик и Аксель находились примерно в тридцати шагах позади нас, и рядом с ними неспешно двигались четверо солдат Национальной гвардии. Последние вели себя совсем не так, как полагается вести себя солдатам, и совершенно пренебрегли возложенной на них обязанностью – защищать Людовика. Они оживленно болтали между собой, и их разговор часто прерывался взрывами неприятного, грубого смеха.
Я знала, о чем разговаривают Аксель и Людовик. Аксель собирался уехать в Испанию, предположительно для выполнения дипломатического поручения короля Густава, но на самом деле он должен был попытаться убедить кузена Людовика короля Карла IV ссудить нас деньгами. Аксель считает, что ехать следует как можно быстрее, а Людовик все никак не может решиться отпустить его. Они спорят об этом вот уже несколько дней. Когда солдаты оказываются поблизости, они делают вид, что обсуждают скачки и шансы лошадей на победу в них.
– Сир, умоляю вас прислушаться к моему мнению, – донесся до меня голос Акселя. – Вы должны выпустить эту лошадь в самой первой скачке. Она вполне готова. И наверняка победит. А если вы промедлите…
В это мгновение мы услышали резкий треск веток, шорох листьев, и из кустов на дорожку выскочил высокий мужчина. Он подскочил ко мне и выбросил вперед руку, в которой был зажат нож. Лезвие сверкнуло у меня перед глазами, на волосок разминувшись с шеей и запутавшись в складках плаща.
– Мамочка! – закричал Луи-Шарль.
Я наклонилась, чтобы подхватить его на руки, и по счастливой случайности избежала второго удара ножом, который на этот раз наверняка оказался бы смертельным. Краем глаза я заметила, как Лулу без чувств повалилась на землю. Но я целиком сосредоточилась на том, чтобы удержать отчаянно визжащего Луи-Шарля, и развернулась, чтобы бежать к Людовику, Акселю и солдатам. Но двигаться быстро мне мешала больная нога. При каждом шаге ее пронзала острая боль.
Мимо меня, быстрый как молния, промчался Аксель, размахивая шпагой и крича:
– В сторону! Брось нож, или я разрублю тебя пополам!
Людовик замер на месте с открытым ртом. Я продолжала бежать в его сторону и едва не столкнулась с четырьмя солдатами Национальной гвардии, которые наконец-то бросились – «слишком медленно», – подумала я – на помощь Акселю, совершенно забыв обо мне.
Запыхавшись, я вбежала во дворец. Луи-Шарль был очень тяжел для меня, и я буквально свалилась на руки Шамбертену, который, кажется, намеревался выйти в сад, чтобы присоединиться к нам на прогулке.
– Помогите! Позовите охрану! Позовите Лафайета! На меня напал какой-то мужчина!
Забрав у меня Луи-Шарля, Шамбертен поспешно кликнул на помощь, а потом, убедившись, что мы с Луи-Шарлем целы и невредимы, а суматоха в саду уже улеглась, повел меня в апартаменты.
Я дрожала всем телом. Я дрожу и сейчас, когда пишу эти строчки, а в коридоре мой покой охраняют двенадцать стражников и еще столько же, если не больше, караулят под окном, высматривая лазутчиков.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109