— Он вовсе не заслуживает твоей доброты, — продолжал Калебассе.
— По-настоящему тебе до него вовсе и дела нет…
— Но он же все-таки…
Жозефина хотела сказать: «Мой брат», но старик не дал ей договорить.
— Что он такое? Он ровно ничего! — воскликнул он, — к чему ты хочешь принимать побои от негодяя, рискуя даже своей жизнью? Он в припадке бешенства может убить тебя! Не будь глупа, брось его! Послушай моего совета, ты ведь знаешь, что я желаю тебе добра, любя тебя с детских лет!
— Да, в этом я уверена, папа Калебассе, вы всегда были добры и ласковы ко мне.
— Иначе и быть не должно, так пойдем же, я провожу тебя до Лувра, чтобы по дороге с тобой ничего не случилось! Я ничего доброго не жду от Жюля, у него злой нрав. Я боюсь, что ему не избежать виселицы.
— О, Господи, Боже мой! — воскликнула в ужасе Жозефина, — помилуй и сохрани нас от такого несчастья!
— Могут ли родители отвечать за своих детей, а тем более сестры за братьев? Всякий пожинает то, что сеет! Когда он поступает так, что заслуживает виселицы, мы не можем воспрепятствовать ему быть наказанным по заслугам! Тайна, о которой он тут мне болтал, тоже дело крайне сомнительное, даю голову на отсечение, если это опять не какая-нибудь скверная шутка.
— А что же это такое, крестный? — спросила Жозефина, идя возле старика по дороге к Лувру.
— Да кто может сказать, какие у него замыслы! Какая-то государственная тайна, говорил он, — боюсь только, чтобы он не подавился этой государственной тайной вместо больших выгод, которых от нее ожидает! Я вижу ясно, что он сам надевает себе петлю на шею, но кто его удержит! Мушкетерам он также, наконец, надоест и они раз и навсегда отправят его туда, откуда уже не возвращаются.
— Ты, Жозефиночка, не печалься о нем, это напрасный труд, его все равно не удержишь!
— Вы правду говорите, папа Калебассе, я хотела только исполнить мой долг, чтобы потом не упрекать себя, — ответила Белая Голубка.
— Я понимаю, Жозефина, но доброта твоя расточается без пользы. Жюль не достоин твоего сострадания.
— Вот мы и у Лувра! Благодарю вас, что вы проводили меня, крестный!
Старик подал Жозефине руку на прощанье и с тайным удовольствием посмотрел ей вслед, пока она подымалась по ступеням крыльца.
— Сейчас однако видно, что она другой породы, — пробормотал он про себя и, задумавшись, пошел дальше.
Жюль Гри в это время шел по улицам в сильном раздражении.
Встреча с Жозефиною еще усилила его желание отомстить мушкетёрам, а из всех них больше всего он ненавидел Милона. Жажда мести все увеличивалась и увеличивалась.
Счастье — так по крайней мере он называл эту встречу, — как-то особенно благоприятствовало ему в этот вечер. Когда он прибыл во дворец герцога д'Эпернона и попросил камердинера доложить о нем, камердинер объявил, что герцог опасно болен и что в настоящее время у него находится мушкетер, присланный королевой узнать о здоровье герцога.
Мушкетер? — спросил пораженный Жюль Гри.
— Их здесь даже два, один сейчас у его светлости герцога, а другой ожидает в переднем зале.
— Не знаете ли их имен?
— Тот, о котором я должен был доложить, назвался бароном де Сент-Аманд!
— Благодарю вас, друг мой, — ответил Жюль Гри, — а давно уже мушкетер у герцога?
— Я полагаю, он скоро окончит свой визит.
— Я подожду лучше внизу, потому что не желал бы встречаться здесь с мушкетерами, — объявил Жюль Гри.
— Это ваше дело, — ответил камердинер, возвращаясь в комнаты, между тем как Жюль Гри стал медленно спускаться с крыльца.
Должно быть герцог д'Эпернон действительно был опасно болен! Подъезд внизу не был освещен, нигде не видно было ни одного фонаря, глубочайший мрак царил также на крыльце и в нижнем зале. Не видно было ни слуг, ни управляющего! Они знали, что их господин не мог застать их врасплох, и предпочли отправиться каждый по своим делам.
При виде этого Жюлю Гри пришла в голову мысль, заставившая его остановиться внизу, у крыльца. Что, если бы он подождал здесь возвращения Милона? Он, совсем неожиданно, одним ударом смог бы уложить его на месте, а потом сделать то же и с ничего не подозревающим его товарищем! Он вполне был уверен, что другой мушкетер — маркиз или виконт, — оба они равно были ему ненавистны!
Этот план живо созрел в испорченной душе сына Пьера Гри. Он прижался к золоченым перилам крыльца и стал дожидаться своих врагов. Слабый свет, падавший с открытого высокого подъезда прямо на крыльцо, давал ему возможность различать идущих сверху, тогда как он оставался в тени.
Таким образом, убийца стоял, спрятавшись, и ждал своих ненавистных врагов — друзей-мушкетеров.
Ведь для того он и бежал из Бастилии, чтобы отомстить своим врагам и, затем, открыв тайну, извлечь из нее для себя большие выгоды.
Вдруг он услышал, что наверху открывают двери, — желанная минута приближалась!
Жюль Гри, обнажив шпагу, прижался к перилам крыльца.
Сверху послышались шаги.
Казалось, шел только один человек! Кто же это был? Жюль Гри подался вперед и стал смотреть на крыльцо: он хотел удостовериться, не слуга ли это.
В этом случае он представился бы ожидающим.
Нет, при слабом свете, в сумерках, он все же ясно увидел на спускавшемся мундир мушкетера! Без сомнения — это Милон!
Зачем же другой мушкетер остался наверху? Может быть, герцогу сделалось хуже и Милон поспешил за доктором?
Казалось, что так, потому что он спускался очень поспешно.
Жюль рассчитывал минуту нападения, чтобы удачнее вонзить свою шпагу в сердце ничего не подозревающего, бегущего навстречу своей гибели человека.
Мушкетер приближался.
Когда он ступил на плиты подъезда, перед его глазами вдруг блеснула шпага, вслед за тем он увидел и державшего ее человека.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122