Поднесла руку к лицу — запахло кровью.Глаза старухи были открыты, но то, что отражали они, не проникало ей в душу.Я упала на грудь Агаты и расплакалась.Отец подошел, бросил мои простыни на лицо кухарки, сказал беззлобно:— Глупо. Но в одном была она права — это не тема для разговора между мужчиной и его дочерью. И все-таки… — здесь голос его возвысился. — Даже это не дает права холопу говорить с господином своим смело и с улыбкой на губах. Запомни этот случай, София. На всю жизнь запомни… Вот тебе урок: нельзя даже намекать холопу, что ты с ним подобной плоти и крови. Достаточно показать свою слабость перед ним — и холоп поднимет голову… Пойдем в трапезную… — и, развернувшись всем телом, пошел твердой поступью в сторону уходящего в глубь замка коридора.Я покорно поплелась следом… Но по мере удаления от кухни с лежащим там трупом кухарки ноги мои ступали все тверже, шаг становился ровнее. Когда же я догнала отца у парадной лестницы, у которой он стоял, вглядываясь в мое разом оказавшееся на свету лицо, то уже знала, что ни тени пережитого только что мною страха граф на нем не увидит. 2 На днях мы с дядюшкой Никколо вспоминали этот случай — и оба решили, что смерть кухарки Агаты была для нее благом, ибо избавила ее от каторжной жизни в замке Аламанти.Старик помнил, как лапали Агату все, кто ни попадя, в ее молодости, как валялась она, разбросав ноги, и на хозяйских простынях, и на куче прогнившей соломы в подвале, где ее обхаживали закованные в наручники и кандалы разбойники, сумевшие заплатить охране за предсмертное удовольствие.Даже отец в шестнадцать лет от роду по пьяному делу приобщился к сонму ее наездников, о чем вспомнил утром — и тут же потребовал от моего деда выгнать развратницу из замка. Но старик посмеялся над оскоромившимся щенком и приказал Агате не подниматься выше первого этажа — и только. Приказание выполнили — а через несколько месяцев слава вечной давалки пошла на убыль — крестьяне стали предпочитать более юных особ, ибо манила их, оказывается, не столько доступность прелестей господской служанки, сколько мысль о том, что пользуются они тем же самым женским местом, что и их господа.Так и не родив ребенка, отвергнутая близкими, оплеванная хозяевами, прожила она остальные тридцать лет в замке, никогда не поднимаясь ни по одной из наших лестниц в комнаты, которые истерла некогда своими плечами и ляжками вдоль и поперек. Где-то к сорока годам стала ревностной католичкой, ставя каждое воскресение по свече перед Девой Марией, проповедуя молодым про плотскую чистоту и безгрешность, славя девственниц и укоряя блудниц. Но к старости, забытая всеми, перестала появляться в деревне даже в самые великие церковные праздники, оставалась в замке, поначалу придумывая причины для этого, а потом и просто без всяких причин.Даже стать привидением она не сподобилась. По крайней мере, ни я сама, ни дядюшка Никколо до сих пор не встречали ее тени в переходах замка. Хотя смерть она приняла насильственную — и вполне могла догадаться мстить отцу моему… да и мне тоже… 3 Сегодня, когда я уже стара и пишу эти строки, часто моргая, чтобы разглядеть собою же написанные буквы, дядюшка Никколо висит в дальнем углу моей комнаты под потолком и оттуда вещает своим скрипучим голосом:— Сущность бабья — ее дыра. Все остальное Создатель накрутил того лишь ради, чтобы всякий похотливый козел стремился к той дыре, как стремится корабль в пучину во время шторма. Все прелести ваши и ваши ухищрения направлены на то, чтобы мы, забыв обо всем, стремились обладать тем, чего нет, что проще простого заменить простым кулаком. Вот парадокс! Дыра — это ничто, пустота, отсутствие материи. Почему же мы так тянемся к ней? Почему даже после смерти мысль о дыре волнует меня и множит мне силы? Быть может, смысл всего бабьего существования и состоит в том, чтобы вам быть наполняемыми нами. А все то, что окружает вашу дыру, нужно лишь для того, чтобы обнимать наш животворный корень. И корень тот Создатель дал нам для того… — тут он запнулся. — В награду за что?Дядюшка Никколо в молодости обладал могучей мужской потенцией. Еще будучи молодым и холостым он, рассказывают по сию пору в замке, опробовал всю женскую прислугу, включая старух и совсем юных фрейлин своей матери. Говорили, что даже графиня не устояла перед видом его почти никогда не опускающегося детородного органа.Молодую жену свою в первую же брачную ночь он загнал до того, что бедняжка умерла под утро в страшных мучениях.Вторую жену в порыве страсти дважды чуть не задушил. Оба раза она вырывалась из-под него и бегала нагая по замку, моля о защите, а он, тоже голый, держа в руках раскачивающий, как корабельная мачта в бурю, фаллос, носился с ревом за ней, и всем, кто видел его в тот момент, казалось, что из глаз юного Никколо сыпятся искры. В конце концов, на третьей неделе супружества с этой женой случилось то, что и должно было случиться: могучий плуг Ник-коло прорвал ее борозду и вырвал внутренности наружу. Возмущенный подобным вероломством юный супруг с размаху влепил кулаком в ее лицо — и та затихла на его подушках навсегда.Но вершиной его похождений стал третий брак. Во-первых, брак тот запретил сам Его Святейшество папа римский. Во-вторых, ни одна сеньора в Италии, где в каждом селе слышали о судьбе первых жен графа Аламанти, не могла решиться на то, чтобы выйти за него замуж. В третьих, сама Святая Инквизиция чрезмерную мужскую силу Никколо объявила дьявольским даром, потирая руки и с надеждой, что вот-вот драгоценные косточки одного из графов Аламанти окажутся на костре, а состояние графов Аламанти переправится в сундуки церкви.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44