Здесь стояло множество каких-то старых стендов, ящиков, ветхих шкафов – всякого хлама из квартир, который выбросить люди жалели, но и не желали хранить в своих комнатах. Над всем этим хламом, наверху, под самым потолком, сияло овальное окошко с наполовину синим стеклом.
От него пятно синего света падало на лицо мертвой, и это азиатское лицо, облитое синим светом, казалось особенно важным и величавым, как иногда бывает у мертвецов, и опять же выражение гадливости присутствовало в этом величии – Сулейменова выглядела как гордая императрица, на чье царское платье внезапно упало с неба неведомое испражнение.
Курский присел возле тела, внимательно его разглядывая. Толстые пальцы и уголки рта старухи словно окаменели, сведенные особенной судорогой – так бывает у отравленных. Он приподнял черную кофту и на смуглом большом животе старухи обнаружил то, что ожидал обнаружить, – знакомое переплетение красноватых линий.
В общем, сцена выглядела достаточно геральдично…
Всмотревшись в это переплетение, Курский даже тихо присвистнул от удивления.
– Сфотографируйте, – распорядился он, указывая на этот лабиринтообразный след. Затем он встал и отошел в сторону поговорить с врачом, одновременно вытирая слезы чистым, тщательно выглаженным платком.
Перед домом уже скопились кое-какие любопытные, жильцы квартир толпились на ступеньках лестницы, шушукаясь. Курский, разговаривая с врачом, стал вытирать платком пальцы – он случайно испачкал руку в молоке, разлитом на полу.
Внезапно некая старушка, похожая лицом на маленькую сморщенную луну, схватила его за рукав.
– Белый, белый! – лепетала она, странно яснея безумными глазками. – Белый старичок пришел.
У многих кровь на руках, а у белого – молоко!
Правда-то она белая, как молоко, всю кровь наружу вынесет. Белый старичок, охрани от чертова креста! Ох, пришел Антихрист с антикрестом антикрестить антисвятую Антирусь ядом и кровию и сукровицей-попрыгуньей. Попрыгунья – синеглазая змея-стрекоза! Ужалит, так и навзничь. Белый старичок, вырви жало синеглазой змейке-попрыгушке.
Колдушке-тягушке. У змеи-то паук в услужении. Паучина-простофиля. Убей паука, белый старичок. Молоком и слезами умой нас, белый старичок.
Лунная старушка вовсю кликушествовала, вцепившись, словно клещ, своей ветхой лапкой в рукав Курского. Тот с трудом вырвал руку – лапка оказалась сильной, цепкой, словно была железная.
– Кто эта юродивая? – спросил Курский у Гущен ко.
– Живет здесь. Фамилия – Парчова.
– Безумна?
– Не совсем. Говорят, очень хитра.
Они отошли втроем подальше от толпы жильцов, зевак и машин. Гущенко и Лыков закурили.
– «Синеглазая змея» – это она о Лиде Григорьевой, – произнес Лыков. – Сейчас обрушится на красотку народный гнев. Сегодняшнее убийство – последняя капля. Да и наши подозрения против Лиды, увы, должны только возрасти. Сулейменова слыла злейшей врагиней учительницы Лиды.
Добрая половина кляуз, посланных в поселковый совет, подписана ее именем. Так что мотивы отравить ее у учительницы имелись. А не у нее, так у кого-нибудь из ее обожателей – она сердца косит, как траву. У самой-то у нее алиби про нынешнюю ночь – была в Севастополе. Я ей звонил на мобильный – вот-вот подъедет. Подождем. Познакомим вас, она, по-любому, человек интересный.
Шепчут уже, что она из рода Тягуновых, бывших хозяев дома.
– Вот вам бы и выяснить это, – сказал Курский.
– Пошукайте: кто она, из какой Вселенной.
А я удивляюсь, что на главный вопрос никто даже не пытается ответить: что есть причина смерти этих людей. Говорите, яд. И врач, и патологоанатом все заодно – отравление, яд. Я и сам вижу, что яд. Но что за яд – здесь сразу заминка, и все смотрят на пол или в потолок. Или начинают говорить вдруг о мистике, о свастиках, о прочей ерунде.
А о том, как яд попал в тело, ни слова. У вас уже штамп готов – убийство. А убийство ли это?
– Да, версию о техническом отравлении исключать нельзя, – хмуро согласился Гущенко (видно было, что такая версия его не радует).
– Вот именно, – подхватил Курский, сморкаясь.
– Может, здесь по ошибке ядом лестницы моют, или паркет циклюют чем-то не тем, чем надо, или насекомых морят слишком рьяно.
– Ну вы, Сергей Сергеевич, прямо материалист. Чувствуется советская закалка, – любезно усмехнулся Лыков. – Но в наше-то время мистику в чулан не спрячешь. Ведьмовство – это реально. У нас проходили такие дела. И Лида Григорьева, возможно, ведьма в своем роде. Колдушка-тягушка. А вот и она.
К дому подъехала серебристая «хонда». Из нее вышли женщина и мужчина и подошли к ним.
– Познакомьтесь, это легенда МУРа советских времен – Сергей Сергеевич Курский, – представил Лыков Курского с мальчишеским блеском в глазах. – Интересуется нашими трупами.
– Лида, – молодая женщина протянула Курскому руку.
– Трупы покамест еще не наши, – хмуро пошутил мужчина и тоже представился: – Полковник Иоффе Олег Борисович. О вас наслышан.
Он был загорелый, лет шестидесяти, с аккуратными сединами, в очках в золотой оправе. Лида, как и предупреждали, оказалась красавицей. На секунду она остановила свои синие глаза на старом лице Курского. Затем они вошли в дом. Полковник Иоффе сказал что-то, обращаясь к жильцам дома, и они стали медленно расходиться по своим квартирам. Санитары вынесли на носилках накрытое тело Сулейменовой, погрузили в медицинскую машину и уехали. Все рассасывалось.
Курский с ребятами сели в автомобиль Лыкова и двинулись в сторону Ялты. Когда машина взбиралась вверх, в гору, Курский оглянулся: над Тополиным, над сияющим морем стояли прозрачные и медленно вращающиеся столбы пуха.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45