– Добрыня поддел ногой пустой горшок. – Небось в леднике его держишь. Мог бы и покойника туда до времени определить.
– Не взыщи, боярин. Не сообразил я…
– А почему после смертоубийства гонца в стольный град не отрядил?
– Засуха проклятая реку выпила. Плыть нельзя. А конный до вас не скоро доскачет.
– Я вот доскакал. – Добрыня, звеня тяжелыми бронями, грозно надвинулся на посадника.
– Так это ты! – Посадник, придерживая порты, отступил в угол. – Другого такого скакателя и у степняков не сыщешь. Да и аргамака своего с нашими клячами не равняй.
– Увертлив ты, как ужака… А где барахлишко Власта? Конь? Грамоты?
– Барахлишко вместе с ним спалили. Конь на моей конюшне стоит. А вот грамот при покойнике не имелось, это я тебе, как отцу родному, глаголю.
– Все проверим. Потому я сюда и приехал.
– Если злодея найдешь, как с ним полагаешь поступить? – спросил посадник.
– Как издревле повелось. Выдам его родне убитого на расправу. А коль мстителя не найдется, виру потребую.
– Велика вира?
– Восемьдесят гривен.
– Тебе из них сколько причитается?
– Десятина.
– Я сто гривен дам, только оставь нас, боярин, в покое. Самая страда. Хлеб пора убирать, в гумна возить, молотить. Нынче каждый человек на счету. Даже малые дети к делу приставлены… Твой розыск нам дороже вражьего набега обойдется.
– Что я тогда князю скажу? – Добрыня с недобрым прищуром глянул на посадника.
– Как было, так и скажешь. Дескать, заезжие тати Власта Долгого в хмельной ссоре порешили, а сами неведомо куда скрылись.
– Не на того ты, хозяин, попал. Я кривды сторонюсь и к мздоимству пристрастия не имею. Розыск проведу по справедливости. Людей зря дергать не буду, к вечеру все закончу. Скликай мужей всех сословий на вече. Ежели кто добром не пойдет, того пусть силой ведут. Ворота вели запереть и стражу везде выставь. Да не забудь предупредить, чтобы лучшее платье одели. Мол, киевский боярин на вас полюбоваться хочет…

К полудню все мужское население городка собралось во дворе посадника. Погрязшие в заботах люди, планы которых на нынешний день накрылись медным тазом, хмурились и роптали, тем более что о причинах, побудивших власть сознать вече, никто ничего не знал.
Впрочем, предположения высказывались самые разные – от угрозы моровой лихорадки до новой перемены веры.
Посреди двора поставили большую телегу, предназначенную для перевозки снопов. Вслед за княжеским посланцем на нее взошли: посадник, сотский, с полдюжины наиболее уважаемых граждан и трое волхвов варяжской веры, прежде ревностно служивших Перуну, Хорсу и Велесу.
Подле телеги местный кузнец установил горн, где на жарких углях калилось железо, испытанию которым должны были подвергнуться не только подозреваемые, но и главные свидетели.
Вече, по обычаю, начали с жертвоприношений. Ради Одина зарезали ягненка, ради Тора зарубили петуха, ради Фрейи свернули шею голубке. Омыв руки жертвенной кровью, старший волхв попросил у богов мудрости для судей, раскаяния для злодеев и процветания для всего остального люда.
Потом встал сотский Ульф Дырявая Шкура, старый воин, некогда ходивший со Святославом на греков, и кратко изложил суть вопроса, вынесенного на мировую сходку.
Упоминание имени Добрыни Никитича, имевшего также прозвище Златой Пояс, заставило толпу приветственно загудеть. О его подвигах были наслышаны все – и о том, как Владимира Святославовича на княжеский стол сажал, и как на серебряных болгар походом ходил, и как град Полоцк на копье брал, и как с погаными сражался.
Кроме того, досужие люди сказывали о Добрыне много небылиц – про Змея Горыныча, про злую чародейку Маринку и про великую опалу, в коей ныне якобы пребывает боярин.
Весть о том, что сейчас состоится розыск злодеев, погубивших княжеского служку, также не оставила горожан безучастными, поскольку касательно этого события ходило немало слухов.
После сотского наступила очередь Добрыни. Скинув шлем, он приложил руку к сердцу и поклонился на все четыре стороны. Речь его потекла плавно и ритмично – при большом скоплении народа говорить полагалось совсем иначе, чем наедине или в малом обществе.
– Люди добрые, позвольте слово молвить. Простите, что от трудов праведных оторвал вас. Не по своей прихоти усердствую, а по воле князя Владимира Сятославовича. Причина того вам ведома. Причина, прямо скажем, худая. Случилось в вашем городе злое дело. Правду о нем выпало мне вызнать. И я ее вызнаю, если вы всем миром мне пособите. Заведем мы сейчас сокровенную беседу. Ежели кого позову, пусть смело выходит сюда, на лобное место, и говорит честь по чести, не кривит. А который станет путаться или в заблуждение нас умышленно введет, тот будет железом испытан. За это не взыщите. Не мной сей порядок заведен, и не на мне кончится. Из всех вас, люди добрые, я знаю только посадника Чурилу Якунича…
– Торвальда, – процедил сквозь зубы посадник. – Торвадьда Якунича…
– Торвальда. – едва заметно усмехнувшись, повторил Добрыня. – С него, возблагодарив 6огов, и начнем… А вы все слушайте и, если что не так, поправляйте. Робеть не надо. Ограждены вы страхом грозы княжьей.
– Князь-то далече, случись какая обида, его не дозовешься, – выкрикнул из толпы какой-то удалец.
– Князь далече, да я близнехонько. – Для пущей убедительности Добрыня повел могучими плечами, после чего поворотился к посаднику. – Отвечай, Торвальд Якунич, когда ты узнал о приезде в город вольного человека Власта Долгого?
– О том пребывал в неведении. Ко мне он на поклон не являлся. Тишком в город пробрался. – Посадник отвечал таким тоном, словно его спрашивали про что-то непристойное.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19