На Вяхиря, вдруг ставшего на вече чуть ли не главным действующим лицом, он никакого внимания не обратил.
– Ты мне поутру фряжское вино предлагал? – как бы между прочим осведомился Добрыня.
– Предлагал, боярин, – с поклоном ответил Страшко.
– Много его у вас запасено?
– До зимнего торга должно хватить.
– Дорого, небось, плачено?
– Хорошо дешево не бывает.
– Ты этим вином всех подряд угощаешь?
– Только дорогих гостей.
– А мне говорили, что ты им даже мертвецов поишь.
– Каких таких мертвецов? – Страшко даже назад прянул, как учуявшая волка лошадь. – Ты, боярин, про что?
– Да ни про что. Постой пока здесь… Ты, десятский, за ним присматривай. В подклеть, откуда его взяли, людишек верных пошли. Пусть все до последнего сучка обозреют. Заодно и половицы снимут. Если клад какой обнаружится, сюда его… А где Вяхирь? Куда он запропастился?
– Здесь я. – глухо отозвался бывший псарь, успевший затесаться в толпу добропорядочных горожан. Рожу его, прежде схожую со спелой клюквой, испятнали белые яблоки.
– Чего испужался? – Добрыня подмигнул ему. – Обличья или голоса?
– Голоса. – Вяхирь, дабы казаться незаметнее, втянул голову в плечи.
– Его ты ночью слышал?
– Его.
– Он Власта Долгого холопом княжьим обозвал?
– Он.
– Клятву дашь и железа не убоишься?
– Деваться-то все одно некуда… За слово свое буду до конца стоять.
– Верю. – Добрыня перевел пристальный взор на Страшко, еше ничего толком не понявшего. – Почему порты глиной измазаны?
– Погреб рыл. – Приказчик стал отряхиваться, словно явился в баню, а не на мирскую сходку.
– Больше некому? Дворни у вас мало?
– Дворня на вече пошла.
– Потому, наверное, и рыл, что никто подсмотреть не мог? Или спешка обуяла?
Приказчик молчал, раз за разом косясь на посадника, но тот его сейчас как бы даже не узнавал. Горожане, еще не уяснившие, что же есть общее между убиенным Властом, фряжским вином, посадским приказчиком и рытьем погреба, усиленно перешептывались.
И лишь самые сметливые бросали в спину Страшко гневные реплики типа «Убивец!» и «Кровопийца!».
– Никак онемел? – произнес Добрыня с упреком. – Не беда. Ты даже язык проглоти, а ответ держать придется. Про твои воровские дела мне во всех околичностях ведомо, окромя пары пустяков: кто велел царского служку погубить, и кто при тебе в сообщниках состоял? Вопросы не простейшие, но от них твоя дальнейшая судьба зависит. Признаешься во всем – шкуру свою в целости сохранишь. Упираться вздумаешь – подвергнешься принуждению. Клещей и огня отведаешь. Тебе решать.
Посадник, до того пребывавший в некой кратковременной прострации, внезапно взревел: «Ты, изменник, мое честное имя опозорил!» – и, вырвав у ближайшего стражника сулицу Сулица – род метательного копья.

, метнул ее в приказчика, не успевшего сказать ни «да», ни «нет».
Тучен был князь и одышлив, но руку имел все еще верную. Сулица насквозь пронзила Страшко и едва не задела стоявшего за его спиной десятского.
Вече охнуло, ахнуло и заголосило. Кто в задних рядах стоял, тот на забор вскочил. Малорослые на плечи высокорослых вскарабкались. Чай, не каждый день такие страсти доводится зреть. Это даже занятней, чем публичное сожжение отступников, в греческую веру переметнувшихся.
А тут новое зрелище подоспело – вернувшиеся из посадских хором стражники свалили к ногам Добрыни кучу мечей, секир и прочих смертоубийственных орудий.
– Это не все, – сказали они, отдуваясь. – Там вдесятеро больше осталось. Рук унести не хватило.
– Чего ради ты у себя оружницу Оружница – арсенал.

завел, Торвальд Якуиич? – обратился Добрыня к посаднику. – На кого войной собрался идти? На царя индийского, или на князя ляшского?
Тот, присутствия духа не теряя, ответил:
– Рубеж в двух шагах. Набег поганых час от часу ожидается. Как же без оружейного запаса отбиваться прикажешь?
– А разве место ему у тебя под полом?
– Уж это, боярин, позволь мне самому решать. Я дому своему хозяин, а равно и жизни своих дворовых, – этими словами, надо думать, посадник хотел оправдаться за убийство Страшко.
– Нет, Торвальд Якунич, – голос Добрыни разнесся по всему вече, как львиный рык. – Закончилось твое хозяйствование. Ты в княжьем городе правил, будто бы медведь в своей берлоге. Не было тебе ни надзора, ни обуздания. Что хотел, то и воротил. Про торговлишку оружием слухи до Киева и прежде доходили. Потому и послан был сюда Власт Долгий с тайным порученьем. Не купился он на посулы твои, отчего и мученическую смерть принял. Вот так-то, Торвальд Якунич! Думал, с рук тебе все сойдет? Ан нет. Пришел конец твоим беззакониям. В Киев пойдешь, а там перед княжьими очами предстанешь. Пешком пойдешь, подле моего стремени.
– Люди, измена! – вскрикнул посадник, пытаясь вырвать сулицу у другого стражника. – Не верьте этому блудослову! Не верьте наветам! Чист я перед вами! Не дайте в обиду! Обороните от лиходейства.
Призыв этот нашел немало сочувствующих, особенно среди посадской дворни, попытавшейся овладеть конфискованным оружием. Пришлось Добрыне на деле показать, каким бывает русский богатырь, обнаживший меч. Дворню он разогнал парой ударов, кого-то попутно изувечил, а сулицу, брошенную посадником, ловко перехватил в полете.
Впрочем, говорить о том, что все окончательно сладилось, было еще рановато. Толпа, вздорная и переменчивая, как гулящая девка, могла легко склониться как в ту, так и в другую сторону, а в случае беды против такого скопища не устоял бы ни Добрыня Никитич, ни Илья Муромец, ни сам Святогор.
Да только княжий вирник умел управляться с народом не хуже, чем с борзым конем или булатным мечом, и, главное, знал, когда нужно подольстить, а когда цыкнуть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19