Билли рассмеялся. Подхватив жену на руки, он отнес ее в постель, положил и молча, сосредоточенно, расстегивая пуговицу за пуговицей, раздел.
Элинор, твердо решившая не поддаваться, лежала неподвижно, изо всех сил стараясь не реагировать на его прикосновения.
Склонившись над Элинор, Билли коленом раздвинул ей ноги и ощутил ее трепет и влажное тепло.
– Вот видишь, ты напрасно стараешься, – сказал он. – Я всегда знаю, когда ты хочешь меня.
В этот раз он обошелся с ней особенно грубо. И когда, задыхаясь и рыдая в экстазе, она открыла глаза, его лицо, плывшее где-то над ней, улыбалось.
– Тебе придется запомнить, кто из нас хозяин, – мягко сказал Билли, при этом больнее обычного ущипнув ее соски.
Хотя в их эротической жизни по-прежнему господствовала страсть, некоторые требования Билли немало смущали и приводили Элинор в растерянность. Он предпочитал, чтобы в постели его партнерша была полураздета, а не совсем обнажена, и вдобавок заставлял жену надевать толстые, черные, как у школьницы, чулки, а не тонкие шелковые – самые ее любимые и нарядные.
Как-то летним вечером Билли вернулся домой с подарком для Элинор. Открыв коробку, она обнаружила белый, почти детский халатик и такой же детский фартучек.
– О Билли! – В ее возгласе слились разочарование и смущение. – Неужели ты хочешь, чтобы я надела это? Такие вещи я носила, когда была девочкой и ходила с косичками.
– Ну, так заплети себе косички, – спокойно ответил Билли.
– Но…
– Хватит! Если хочешь доставить мне удовольствие – заплети себе косички.
– Нет.
– Ладно. Тогда я пойду к той, которая это сделает, – и Билли вышел, насвистывая.
Он вернулся на следующий день, в шесть утра. Ступал он не слишком твердо, язык его заплетался, от одежды разило крепкой смесью висни и табака. Когда он разделся, Элинор ощутила сильный запах духов. В глазах ее отразились ужас и боль, и, уловив это выражение, Билли рассмеялся:
– Ты ведь не захотела быть со мной.
Весь день Элинор проплакала от стыда и горя, крепко прижимая к себе сынишку.
Целый месяц Билли не прикасался к ней.
Этот месяц был настоящим адом для Элинор. Все ее тело тосковало по Билли, жаждало его: ее соски болели, бедра начинали вздрагивать при одном воспоминании о том, как его рука, слегка поцарапав ногтями живот, привычным движением пробирается между ними. Ночами, одинокая в опустевшей супружеской постели, она ворочалась, не в силах уснуть, металась и била кулаками в подушки, представляя, как Билли проделывает с другой то, что делал с ней в минуты близости.
На исходе четвертой недели ее вынужденного монашества, воскресным вечером, Элинор несмело вошла в комнату, где сидел Билли, и остановилась перед ним. На ней был белый халатик, передник и толстые черные чулки, волосы заплетены в косички.
– Так тебе нравится? – смущенно спросила она. Она долго вспоминала свое удивление при виде того, каким мощным стимулом для страсти Билли оказался этот детский антураж.
Совращение невинности – или хотя бы игра в него – доставляло Билли, пожалуй, наибольшее сенсуальное удовольствие и разжигало его как ничто другое. Мало-помалу отношения их перестали быть отношениями мужчины и женщины, превратившись в отношения опытного соблазнителя и доверчивого ребенка, поскольку теперь и на людях Элинор приходилось вести себя так, как будто она все еще совсем юная, неопытная, скромная до робости невеста, которая не смеет поднять глаз. Билли нравилось видеть ее такой – мягкой и покорной, однако оба они знали, какой огонь страсти пылает под ее опущенными ресницами.
Еще только однажды Элинор сделала попытку возразить против своего детского одеяния. Уже облаченная для ночных утех – на ней был только белый, весь в оборочках, передник и длинные черные чулки, – она вдруг остановилась на полпути к кровати и проговорила не слишком уверенно:
– Билли, я не против того, чтобы надевать это иногда, но ведь не все время же!
– А почему бы и нет?
Он лежал на спине, заложив руки за голову. На его груди и под мышками курчавились светлые волосы, нижняя часть тела была скрыта смятыми простынями.
– Потому… потому что… я чувствую, что ты ведешь себя со мной, как строгий отец с маленькой дочкой… а это ведь нехорошо, ведь правда, Билли?
– Да, пожалуй, это похоже на кровосмесительство. – Билли потянулся и зевнул. – Но, в конце концов, какая разница – чуточку больше разврата, только и всего.
– Разврата? – выговорила Элинор, холодея.
– Конечно. Плотские удовольствия, которые ты так любишь, в свете считаются не чем иным, как развратом. Спроси любую приличную женщину.
– Что ты хочешь сказать? Разве то, что мы делаем, не естественно между мужчиной и женщиной?
– Естественно? Ты прекрасно знаешь, Элинор, что для настоящей леди половой акт – это всего лишь неприятная обязанность. То, что мы с тобой тут выделываем, считается в высшей степени непристойным и шокировало бы всякую приличную женщину, – он рассмеялся. – Ни одна уважающая себя леди не может получать наслаждения от полового акта – только проститутка.
– Но… но… ты же сам научил меня всему этому!
– Потому что тебе это пришлось явно по вкусу. Тебе всегда самой хотелось того, что я предлагал. Я никогда ничего не делал против твоей воли. У тебя душа проститутки, дорогая моя. Ты получаешь удовольствие от любого извращения, которое я тебе предлагаю. Ты прямо-таки дрожишь всякий раз, когда я прикасаюсь к тебе. Ты любишь все это.
– Но… о каких извращениях ты говоришь? Медленно, четко, как по писаному, Билли перечислил те эротические развлечения, в которые вовлекал жену. Явно наслаждаясь ее смущением, он снова улыбнулся:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103