За год, проведенный в швейцарском пансионе, Клер не научилась ни говорить по-французски, ни готовить, ни шить, ни составлять деловые письма. Она научилась танцевать, накладывать макияж – ну, и еще кое-чему в том же роде; единственное, что ей никак не удавалось, – это плавно и величественно спускаться по лестнице.
Ко времени возвращения старшей внучки из Швейцарии Элинор, с той же тщательностью и дотошностью, с какой разрабатывала сюжеты своих романов, разработала план введения ее в общество. Лицо Клер замелькало на фотографиях в разделах светской хроники различных газет и на страницах „Тэтлера" – иллюстрированного журнала, посвященного жизни высшего общества. Леди Рашли представила ее королеве на приеме в Букингемском дворце. На Клер было облегающее платье из белого атласа, напоминающее стройный бутон лилии; самой Клер оно ужасно не нравилось, поскольку резко выделялось среди белых полупрозрачных кринолинов других дебютанток, но Элинор остановилась на нем именно из этих соображений.
После представления Клер буквально закружил вихрь светской жизни. Это и составляло суть так называемого „лондонского сезона", то есть введения (весьма дорогостоящего, честно говоря) девушки в общество. И Клер – как и другие – сознавала, что делается это с не слишком тайной надеждой, что девушке удастся подцепить какого-нибудь „приличного молодого человека"; под словом „приличный" матери всех без исключения дебютанток подразумевали одно и то же: „знатного происхождения и богатый".
Ей приходилось бывать на дебютантских ленчах, где девушки знакомились между собой; после этого, всю вторую половину дня, ей полагалось отдыхать, чтобы восстановить свои силы к вечеру, когда начинались коктейли, обеды, танцы и балы. Вместе с другими она криками подбадривала спортсменов на соревнованиях по гребле в Оксфорде и Кембридже, степенно аплодировала на крикете в „Лорде", прикладывала к глазам бинокль на скачках в Эскоте, ела клубнику со сливками в перерывах между теннисными матчами в Уимблдоне, следила, затаив дыхание, за игрой в поло в Каудрей-Парк и Сирен-сестер, оценивающе втягивала носом напоенный ароматами воздух на Цветочном шоу в Челси и выражала свое восхищение посредственными картинами на открытии летнего сезона в Королевской академии: на прошлогодней выставке романтический портрет Ее Величества королевы (обладавшей заметным сходством с Ингрид Бергман) кисти Пьетро Аннигони собирал около себя никогда не виданные ранее толпы зрителей, однако в этом году не было выставлено ни одного выдающегося полотна.
Наконец, разослав целую пачку приглашений (изготовленных на заказ у Смитсона на дорогой плотной бумаге с гравированными текстом и орнаментом), Клер дала свой первый собственный бал в оранжерее Холлэнд-Парк, превращенной Дэвидом Хиксом – молодым, но уже известным дизайнером – в сказочный дворец, затянутый белым тюлем и сверкающий огоньками свечей.
Элинор, сопровождавшая Клер во время ее дебюта, естественно, тоже привлекала большое внимание. К этому времени Элинор Дав была уже легендой и предметом обожания тысяч преисполненных надежд девушек и женщин, чьи мечты, хотя и успели несколько потускнеть, еще не были разбиты о суровую действительность. У всех была на слуху и на языке история простой деревенской девушки, пробившейся сквозь все препятствия к известности и богатству, и для читателей Элинор являлась осязаемым доказательством того, что сказки все-таки могут стать реальностью. Она давно научилась позировать перед фотоаппаратами не менее профессионально, чем Ее Величество королева-мать, и ее снимали постоянно: вот Элинор выходит из белого „роллс-ройса" в ослепительном бальном платье, кутаясь в белый песцовый мех и прижимая к себе в высшей степени фотогеничного белого пекинеса, а вот она улыбается из-под одной из своих очаровательных широкополых абрикосовых шляпок (Элинор пришла к выводу, что это именно „ее" цвет).
Клер, всегда находясь в двух шагах позади бабушки, порой ощущала себя одним из ее непременных аксессуаров – немного более важным, чем сумочка, но менее важным, чем пять ниток жемчуга на шее: просто одной из частей того блестящего, до мелочей продуманного спектакля, который легендарная Элинор Дав давала своей публике.
К концу сезона Клер почувствовала, что больше никогда в жизни ей не захочется пожать ни одной руки или поаплодировать затянутыми в белые перчатки ладонями – достаточно громко, чтобы выражаемое одобрение выглядело искренним, но в то же время достаточно тихо для того, чтобы не выйти за рамки благопристойности. У нее теперь было много партнеров по танцам, человек пять ухажеров и огромное количество приятельниц, с которыми можно было похихикать и позубоскалить по поводу мужского пола. Клер знала, что судьба чертовски милостива к ней, и надеялась, что ей никогда не придется снова оказаться в водовороте светской жизни, которая составила в душе ее усталость и странную пустоту.
Клер не говорила об этом, но считала, что прошедший год потратила впустую. Она попыталась объяснить это Аннабел, которой вскоре самой предстояло подвергнуться тому же испытанию удовольствиями и известностью, но Аннабел не приняла предупреждений сестры. Вернувшись из пансиона в Швейцарии, она только и мечтала что о кавалерах, балах и роскошных туалетах и не могла дождаться того времени, когда ее фотографии будут появляться на страницах светских журналов, а сама она будет до зари кружиться в танце в объятиях мужчины – предпочтительно старше себя.
Но это время еще не наступило, и Аннабел вместе с сестрами скучала в заваленном снегом Старлингсе, что никак не вязалось с ее представлением о приятном времяпрепровождении.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103