Откровением прозвучало с грязных потрепанных страниц стихотворение Симонова «Жди меня и я вернусь» символ переживаний в неволе. «Можно я почитаю?» обратился ко мне парнишка, недавно зашедший в хату как призрак, а теперь повеселевший. Выходя на уколы, я видел, как ему хмурый врач в военной форме с наброшенным поверх халатом проткнул в коридоре иглой от шприца легкие, и через пластиковую трубочку в банку потекла коричневая жидкость. Воды из легких парню откачали 5 литров, и он ожил, рассказал, как в Бутырке на него не обращали внимания и согласились сделать флюорографию только когда стал отключаться по-серьезному. С его лица сошла бледность, блестящим счастливым взглядом он всматривался в горизонт. Прочитав книгу, он сказал: «Я знаю, что теперь делать. Я буду учиться» и внимательно слушал мои рассказы о литературе. Зашел еще один юный арестант. Этот вкатился в хату как счастливый школьник, сдавший все экзамены. Еще не захлопнулась камерная дверь, а уже начался возбужденный рассказ о приключениях: как поймали после четырех лет в розыске; не выдержав, парень позвонил матери по телефону, сказал, что зайдет на пять минут, тут его и взяли (прослушивание телефонов с советских времен остается одним из самых действенных способов слежки, на это государство денег не жалеет один черт народные что бы там ни говорили об обратном. Рассказал, как повезли на следственный эксперимент на берег водохранилища, как, будучи в наручниках, дернул через капустное поле. «Прикольно! Я бегу, мусора стреляют… Не попали. Но догнали. Прикольно!» Рассказал и о том, как вертухай отмочил его на сборке до полусмерти за то, что отказался отдать кожаную куртку, подарок матери. Без тени страха повествовал: «Вертухай меня на этапе в Бутырке увидел, ага, говорит, на больничку съехал, ничего, я тебя подожду, приедешь на сборке повстречаемся. Прикольно! Жаль только, здесь не надолго. Но ничего, теперь будет легче. А пока хоть на рогах посижу перед Бутыркой». Под рогами подразумевалось деревянное сиденье на унитазе, старательно обтянутое грязными тряпками вещь, для тюрьмы невиданная. В предыдущей, большой, камере, которую врачи называли общей, и где народу было вдвое меньше, чем коек, отчего на общую она совсем не походила, был просторный дальняк вокзального типа, там можно было помыться, накипятив воды; в камере с унитазом это сложнее, в некоторых, например в девять четыре на Бутырке, вовсе мыться было нельзя из-за перенаселенности и напряженности отношений. Унитазы отдельная тюремная песня, на сборках они такие, что ни в сказке сказать, ни пером описать, на спецу поприличнее, а на общаке смердят по определению, будучи в употреблении круглые сутки. Не то что прикасаться, но и приближаться к ним не хочется. Вот и порадовала парня столь исключительная возможность, хотя и вряд ли можно разделить его радость. Иногда канализация используется для дороги. То есть из верхней хаты в унитаз проталкивают на веревке «коня», вытаскивают через очко в нижней хате, выловив удочкой или рукой, после чего, протягивая эту веревку, переправляют через канализационную трубу грузы, запаянные в полиэтилен. Неплохим переговорным устройством служит иногда и раковина, в нее можно говорить, и слышно из нее неплохо. Кроме насущных потребностей, столь замысловатыми путями поддерживается и жажда общения характерная черта арестанта. Постепенно обнаружилось, что хата полна молодежи, пара лежачих, пара с водой в легких, остальные как обычно (за деньги). Атмосфера беззаботная. Но как-то раз ближе к ночи открылись тормоза, и вертухаи внесли мужика без сознания. Что он умрет, было ясно сразу. Тот, предыдущий, тоже был по-особенному бледен, точно как этот. Наутро в камеру зашла врач, моя лечащая, и долго пыталась привести мужика в чувство, сокрушаясь, что нет нужного лекарства; обычно врачи в камеру не заходят, что бы в ней ни случилось. «Володя! Володя! Ты меня слышишь? Володя! Не уходи, оставайся здесь!» говорила женщина, теребя больного по щекам, но тот хрипел и явно оставаться отказывался. Женщина ушла, вернулась, сделала больному укол. «Что с ним будет?» встревожилась молодёжь. «Ничего. Все будет нормально» отрешённо ответила уходя врач. Сначала мужик притих, но через несколько часов застонал, заметался, был пристегнут наручниками к кровати, чтоб не ползал, ночью забился в агонии и умер. До проверки труп оставался в камере. После проверки все молча курили, разговор не клеился, а к полудню снова открылись тормоза, и вертухаи с больничным шнырем внесли ещё одного, и было ясно, что и этот не жилец. Его тоже поместили на ближнюю к дверям кровать, можно сказать кровать смертников. «Опять к вам, сказала врач, взглянув на меня. Ничего не поделаешь лучшая камера, пусть хоть здесь немного побудет». Лучшая это значит менее грязная, благодаря тому, что кто-то в ней сидит долго и хоть как-то заботится о чистоте. В нашем случае мы приобщили к труду бомжа, предварительно заставив его постираться и помыться. «Ты хоть в тюрьме побудь человеком» наставляли его арестанты, и он послушно становился им.
Принесённый в хату мужик бредил громко, на кого-то кричал, кого-то звал, с кем-то не соглашался, упал с кровати, корчился на полу в судорогах, будто его раздирали бесы, старался ползти к решке, обильно исходя отвратительной и почему-то вызывающей у всех страх пеной изо рта. Подойти к нему не решался никто, и он как живой кошмар выполз на середину, загребая скрюченными пальцами воздух и со скрежетом царапая иссиня-чёрными ногтями пол. Достучались в тормоза до вертухая, и тот оказал первую помощь, т.е. отволок мужика за ногу к двери и приковал наручниками к кровати.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37