Это означало, что баян нашёл применение. Изредка в кормушку заглядывал вертухай и просил переправить по дороге для Леги передачу с письмом. Незапечатанные письма были от матери, и читать их было сверх всяких сил.
Мы с Леги ещё по воле знакомы, повествовал Сергей, показывая цветное фото в прогулочном дворике. Прошлый раз на больничке мы весело отдыхали. Денег было много, так мы в гости друг к другу ходили. Я по корпусу по всем этажам гулял, когда хотел. Меня главный на третьем этаже увидел говорит: «Что ты здесь делаешь? Иди к себе быстро!» Вот мы здесь все сфотографировались, это Вор, это я, это Леги. Леги как Вора увидала они тоже давно знакомы целоваться бросилась на радостях, а он отворачивается страшно ему, улыбаясь продолжал Сергей. С фотографии глядели обыкновенные лица людей, объединённых давней дружбой, и, если не знать, где сделано фото, ничего необычного заметить нельзя, кроме разве некоторой отрешённости, будто здесь человек, и в то же время нет его.
Отпишу Леги. Бумага есть?
Можно и голосом. Цинкани по батарее два раза по два отзовутся.
Серёга взобрался на решку:
Леги! Привет!
Боже, Сереженька, это ты?
Открылась кормушка, накрашенная рожа Нади, как в телевизоре, заорала:
Это ещё что такое! А ну слазь!
Спалился я! Пойдём, довольно прокричал Сергей через решку и не спеша спустился на грешную землю. Увидев, с кем имеет дело, Надя проявила храбрость и прочитала нотацию.
Ты, смотри, в общагу свою не опоздай, а то с Щелчка на общественном транспорте поедешь, отозвался Сергей. Надя почему-то испугалась и захлопнула кормушку.
Чего это она? поинтересовался я.
А они все в одном посёлке живут лимита. Их от метро Щёлковская с работы на работу возят, чтоб не пропасли. Вот она и бздит. Не ровен час кто-нибудь маляву на волю отпишет, ей кишки на горло и намотают.
А это смертный приговор, сказал Сергей, поймав мой взгляд на золотой кулон, висящий на шее на золотой же цепочке.
То есть?
На, читай. Сергей снял цепочку, раскрыл кулон и извлёк исписанную мелким почерком записку со следами напомаженных женских губ, как в красных печатях.
«Милый мой! Самый любимый мужчина! Нет на свете никого, кого бы я могла полюбить так, как люблю тебя. Ни годы, ни тюрьма не изменят моего отношения к тебе. Нет, я трезво смотрю на вещи, я не сумасшедшая, поэтому не скрою, что не могу обещать, что ты у меня будешь всегда единственный, но твёрдо знаю, что как только ты освободишься, как только появится первая же возможность быть нам вместе, неважно, где, будет ли это лагерь или поселение, я брошу все и всех ради тебя, чтобы быть только с тобой, и это я могу тебе обещать. Забеременеть я хочу только и только от тебя. Я мечтаю об этом, что это произойдёт, и стараюсь изо всех сил подгадать наши свидания…»
Осторожно держа записку, я прочитал её и молча вернул.
Вот я и говорю: сама себе подписала смертный приговор. Если что вот он здесь.
А она? На воле?
Нет, здесь же, в Матроске. Мы по одному делу проходим. Мне следак: «Ну что, будешь давать показания? В твоём положении без разницы, а мне морока». А я ему: «Значит, так. Во-первых, свидание; во-вторых, на каждый допрос сигарет, еды и питья; в-третьих, свиданий несколько». Он кривится, не нравится ему, а поделать ничего не может ему надо план выполнять. Вот мы с ней в следственном кабинете и встретились. А следак стул взял, отсел подальше, отвернулся, как будто читает неудобно ему, а выйти нельзя. Так и терпел.
Как же это ты при следаке? удивился кто-то.
Да так. Мне по хую. Я, если надо, и его самого выебу. Ко мне вчера медсестра в процедурном пристала: как да что, да расскажи, как же вы в тюрьме столько лет без женщин разве без половой жизни жить можно? Я ей и говорю: а мы живём. Она: это как?? Очень, говорю, просто: берёшь пидараса, ставишь его раком… Она: тьфу! и убежала. Новенькая, видать. Раньше вообще с этим проблем не было, наказать хуем было не западло. Сейчас нельзя Воры запрещают, с сожалением констатировал Сергей.
А вообще, есть разница между советской тюрьмой и нынешней?
Есть. Телевизоров не было, но порядка было больше. Я несколько голодовок провёл все мои требования выполнили; вскрывался три раза то же самое. Сейчас хоть голодай, хоть вскрывайся всем все равно.
А режим?
Режим был строже. Нынче другое. Тогда на хату одно лезвие давали; все побрились отчитались, сдали. Пить было нельзя. Сейчас за деньги что хочешь. Мы недавно спирта заказали, вертухай полную грелку принёс. В прогулочном дворике славно погуляли. Вертухай говорит: домой пора, а мы ему: «Иди ты на хуй!» Начальник пришёл, говорит, что это такое. А вертухай ему: это полосатые гуляют. Только к ночи и согласились в хату идти.
Резерв не вызвали?
Нет, нас боятся. Полосатого лучше не трогать. Тут один на проверке меня лицом в стенку ткнул. Меня. Перед всей хатой. Я повернулся и врезал ему, так он из-под фуражки на три метра улетел, только подошвы взвизгнули. Хозяин приходил. Ничего, говорит, сам виноват смотрящего бить нельзя.
Долго ещё судиться будешь?
Года два наверняка. Мне бы попасть на зону, а там только дырку в заборе. На воле штук десять сниму и в Польшу погулять, а там уже живьём не дамся. Из России я знаю как уйти. В районе Белгорода на мотоцикле прямиком через поля на Украину даже если увидят, не догонят. ТТ в кармане и я свободен. Меня ещё ни в одной перестрелке не взяли всегда сонного или пьяного. Один раз в квартире на четвёртом этаже обложили, так я одного мента к себе зацепил. Они мне в мегафон кричат: отдай его нам, он герой Афганистана! А я его за шиворот к окну под дулом выставил: этот? Нате забирайте своего героя! и вниз его. Они забегали, а я рванул с другой стороны по балконам, через квартиру на лестницу и вышел из крайнего подъезда, как ни в чем не бывало, они даже не посмотрели.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37