Таков удел умирающего в тюремной больнице. Конец ХХ века, Москва, Россия, Президент, интенсивно интегрирующийся в Европу и толпа мохнатых и лысых монстров за его спиной, вожделенно готовая воткнуть свою задницу в грязно-кровавую лужу на троне, являющим собой ночной горшок из чистого золота; а что в горшке? Вся страна. Если когда-нибудь я доживу до свободы, пешком уйду, уползу, убегу, что угодно. На вас, дорогие россияне, я уже насмотрелся. «Нет! Что вы! воскликнет читатель, все люди одинаковы, Вы заблуждаетесь! Наши люди даже лучше, это же наши люди!» Нет, господа, не одинаковы. Одинаковые люди по-разному не живут.
Глава 30.
СТАРЫЙ ТЮРЕМНЫЙ ВОЛК ИЛИ ДЛИННЫЙ ДЕКАБРЬ
Месяц декабрь растянулся во времени необычайно. Люди менялись, а я оставался, побеждая время и тараканов, а главное чувствуя себя лучше. Пару раз поднимался на крышу на прогулку, но свидание с небом оказалось таким же тяжёлым как свидание с матерью через решётку. Впрочем, от свидания я отказался, потому что оно предлагалось следователем только в обмен на признание виновности, хотя бы частичной, этот маленький, но достоверный факт объяснил мне наглядно, почему арестанты считают мусоров суками. Пребывание на кресте даёт весьма живое представление о тюрьме, в связи с калейдоскопичностью событий и большим количеством проходящих через эту Мекку. Вот только что заехали в хату новенькие, а утром, будучи потрясены увиденной ночью агонией и смертью арестанта, между прочим находившегося в следственном изоляторе в связи с мелкой кражей, дружно заявили протест. Почему-то в этот раз никто из вертухаев к трупу не прикасался, на помощь больничному шнырю были призваны мы, но помогать отказались. «Что, нет среди вас настоящих мужчин? Хотите, чтобы я его отнесла? вопрошала врач, почему-то глядя мне в глаза. Вы тоже отказываетесь?» Я молчал. Кто-то не удержался и сказал, что он думает о тюремном начальстве, другой его поддержал и сказал, что он думает о тюремных врачах, третий, на общей волне гнева, сказал, что он думает… и т.д. Рассерженная лечащая сделала шаг в камеру, и, будь она не женщиной, была бы драка. «А Вы что думаете? Вы так же, как они, думаете?» обратилась ко мне врач. Я молчал. «Нет, Вы скажите!» Я молчал. «Я знаю, Вы ещё хуже думаете! Да?» Я молчал. В конце концов с трупом справился шнырь и призванный из другой камеры арестант, а вертухай через какой-нибудь час зачитал список, кому готовиться с вещами. Не было в нем меня и ещё тех, кто тоже молчал. Сегодня не могу с уверенностью сказать, кто из нас всех был прав. Сегодня я откладываю в сторону перо, смотрю в окно альпийского домика, слышу как в долине шумят автомобили, проезжая по горным дорогам на залитых предвечерним солнцем склонах; с удовольствием прослеживаю линию хребтов с их лугами, лесами и скалами, вижу их бытие под синим небом. У соседней хаты, а здесь они называются именно так, дети разводят огонь на выложенной камнями площадке в уютном дворе без всякого забора, ко мне в комнату проникает лёгкий дымок костра, неслышный ветерок колышет летние косы берёз, пушистые сосны и не трогает гордые ели. Дети болтают и смеются. Глядя на них, невольно хочется улыбнуться. Солнце уже освещает противоположный склон долины, оставляя нас в тени. А наверху плывёт бесконечное небо, только в правом верхнем углу окна его пересекает три полоски проводов. Я отрицаю тебя, Йотенгейм.
Как выглядит следак, уже и позабылось, но Ирина Николаевна приходила, принося добрые вести из дома, сигареты, еду и газеты. В инсинуации Косули она не верила, предполагая что-то свое, но согласилась с моей позицией и приняла ее. Создалась странная, но действующая в мою пользу ситуация, в которой Косуля должен был сохранить лицо перед коллегами и вынуждено отпускал вожжи. Получилась уникальная опосредованная цепь от меня и до тех, кого я, наверно, в глаза не видел. Если бы не реальность казематов, можно было бы назвать происходящее каскадом иллюзий, невероятной причинно-следственной связью. Но она давала результаты, и я настойчиво ожидал движения к лучшему. Идя на очередной вызов к адвокату, я ожидал только положительных вестей, но Ирина Николаевна в кабинете старалась держаться от меня подальше и скоро ушла, сказав, что есть подозрение в том, что умерший в нашей камере был болен менингитом. Ну, был и был, я не придал этому значения, решив, что Ирине Николаевне стало не по себе от запаха тюрьмы, которым пропитаны стены и арестанты. Сознавая это, я и так всегда старался держаться от адвоката подальше: сколько ни мойся бесполезно. Иногда у кого-нибудь объявлялся сухой дезодорант (тоже запретный в тюрьме), и это был праздник обоняния, временная, но большая радость, несмотря на то, что арестант и в этом смысле как собака, то есть к запахам привычен. Вернувшись в камеру, я заметил изменения: прогулки не было, баланду подали в кормушку чуть ли не лопатой, как диким зверям, на проверку тормоза не открыли, вместо этого через кормушку бросили пакет хлорамина, тут же окошко захлопнулось, а голос с продола велел развести порошок в воде и протереть раствором все, что можно. Отписав соседям, мы узнали, что на нашей двери приклеена бумага: строгий карантин, менингит. Что это такое, никто особенно не знал, а когда узнали, вздрогнули от ужаса: вирус распространяется не только через предметы, но и по воздуху, а наиболее вероятный исход болезни смерть, в чем, собственно, мы имели возможность убедиться. Через несколько дней нас по одному вызвали в процедурный кабинет, где врачи, запакованные в резину, в масках и очках, велев не переступать порога, на вытянутой руке брали у нас пробы из полости рта.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37