У него все мнимое. Все – игра. У нее – истинное. Потому что ее по-настоящему предали. Предали ее любовь, предала сама любовь. В погоне за миражами справедливости он сам предает и вершит настоящую несправедливость.
12.02. Последний предел. Сердце мое бедолажное сдает. Отрезать будут ноженьку мою.Ногу отнимут. У меня сухой безмолвный ужас. Навсегда. Тупик. Поначалу слишком спокойна я была сегодня, когда сказали. Сейчас же представила: я – калека на всю жизнь! Впрочем, и о жизни-то мечтать не приходится особенно. Ведь так мало шансов, что выживу во время и после операции.
19.02. Завтра кладут в больницу. Уже совсем скоро, буквально через несколько дней сделают операцию. И если все пройдет успешно, я стану калекой. А потом еще ужасы и ужасы лечения, возможные рецидивы. И еще – полная, полнейшая зависимость от тех, кто за мной будет ухаживать. Конечно, мама. А как я мечтала раньше, что добьюсь всего и скажу ей – все это благодаря тебе.Состояние обузы нестерпимо. Абсолютная беспомощность. Но выбора уже нет.(Почерк у меня такой из-за большой дозы наркотика).
Ампутация. Это чудовищное слово. Чудовищная операция. Все выискивала полного спасения, а предлагали сохранную (даже от нее была в ужасе). А сейчас обкромсают по максимуму. И буду ли я жить? Страшно до чего! Страшно и пусто. Я? Калека. Если и не умру сразу, на сколько меня хватит? Месяц, другой? Неделя? Год? Господи, почему ты оставил меня? Почему вы все оставили меня? Что важное я пропустила?
Прощай, светская жизнь, театрально-кино-богемная тусовка, амбиции, планы и начинания. Прощайте. Не поминайте лихом. Я жила вами, я была с вами. И я была вашей. Но я согласна хотя бы лицезреть любимую мою жизнь, если и не жить ею. Ночь – раскосая незнакомка Музабывает решительной И молчит Когда вокругПоэзии путы Когда голос мойв голос вершин Хочет.Но такая вокруг НочьЧто ни вершин, ни про жизнь, ни про майПроизвол непутевой судьбы. Только бы ночь прожить. РЕЦЕНЗИИ

«МАКБЕТ»Хореографический театр Йохана Кресника. Забыла о названии пьесы после пяти минут просмотра. Заглянула в программку, чтобы удостовериться: действительно «Макбет». Все шокировало в этом спектакле: кровавые ведра, ванны, откровенная эротичность танцев, безумство стихий – душевной, пластической, эмоциональной. Все слилось в бешеный единый вихрь-клубок и закружило в странно волнующем, напряженном и яростном ритме.Эстетика этого спектакля (она, безусловно, существует, только по общепринятым нормам выглядит как антиэстетика, но в любом случае цельность композиции и образного строя нельзя не увидеть), эстетика воспринималась на уровне понятий. Спектакль переполнен символами. Знаковый код его, все усложняющийся по мере развития действия, можно было разгадывать или недоумевать от непонимания. Но я попыталась войти в мир этого жесткого и болезненного представления с единственной целью: проникнуться его настроем, поверить в его искренность, пусть шокирующую. Спектакль на каждом шагу расставлял ловушки, которые часто оказывались обманками, смеялся в лицо, не пускал в свою душу, дурачился. Но временами так ярко, ритмически просто и сильно выявлял главное, открывался, как на ладони, его глубинный смысл. Подтекст, символы, странности рассыпались карточным домиком, я жила вместе с героями под страшную и одновременно страстную музыку, дышала каждым движением, и память о классике не оказалась нужной. На моих глазах – реальность, ничуть не приукрашенная, не очерненная. Просто иная. И настоящая. В нее входишь, как в омут. И убегаешь от нее. И она сама кривляется, притворяется вымыслом. Но уже расчувствовав ее, легче приноровиться к внезапностям и загадкам.Следить за сюжетом было непросто. Но, видимо, Й. Кресник и не ставил перед собой задачу пересказывать сюжет. Многим непонятная образная система была лишь созвучием шекспировскому «Макбету». Пластические метаморфозы на тему… Я не хочу этим обидеть постановку, напротив, вижу в подобном подходе новое, оригинальное мировосприятие, своеобразное чувствование сцены.Тон во многом задавали три ведьмы. Они создавали атмосферу кощунственную, магическую, недобрую. Они будто прикасались к каждому жесту, каждому поступку других героев, и все окрашивалось в кровавый цвет их наитий.Черно-красно-белое оформление сцены и костюмов дешифровалось легко. Вместе с пониманием изначальной гибельности идеи, предчувствием самоуничтожения тирана эта цветовая гамма фиксировала напряженность, обостряла зрение и слух зрителя. В белой комнате все звучит особенно гулко, и пустота осознавалась не чисто внешним отсутствием интерьера, а пустотой внутри человека, пустотой от отсутствия души.Сочетание ирреальности происходящего с четко обозначенными фрагментами-этюдами, завершенностью каждого танцевального характера, конкретика и лирическая строгость – все это безумство парадоксов и эпатаж выделяют спектакль, заставляют говорить о нем как о непривычном, спорном, но интересном явлении.Хореография Кресника – чувственная и острая – давала характеристику каждому герою. Каждому была свойственна особая поступь, набор жестов, каждый заключал в себе и создавал вокруг себя свой мир движений. Говорила любая мелочь. Макбет (Йоахим Зиска) вздрогнул, а от него пошла волна страха, и пространство от этого будто сжалось, как его сердце. Массовые сцены решены смело и выразительно. И четкость линий и в то же время их импульсивность, «горячечность» (как в бреду) создавали атмосферу бесконечных преступлений и боли. Игрался фон – жестокость и одержимость или равнодушие – но всегда единство этого пугающего организма:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189