Мать моя всегда чувствовала, когда что-то неладное происходило с ее детьми и, как только увидела Омара, спросила, что случилось с Сарой.
Ни один араб не скажет родственнику правды, если кто-то из родственников болен, умирает или мертв. Нашей натуре претит приносить дурные вести. Если умирает ребенок, то тот несчастный, которому выпадает тяжкая обязанность сообщить об этом его родителям, сначала просто говорит, что ребенок нездоров. Начинаются расспросы, и вестник вынужден признать, что необходимо повидаться с врачом, и добавляет, что ребенок находится в больнице. Расспросы становятся все более настойчивыми, и тогда человек, принесший известие, вынужден сказать, что болезнь серьезна, и членам семьи необходимо поспешить к постели больного. Затем вестник признает, что жизнь любимого чада находится в опасности. Иногда требуется несколько часов, чтобы выяснить, насколько же плохо обстоят дела. Однако о смерти так и не будет сказано. Самое большее, что может сделать араб, это подготовить родственников к тому, что сообщит им врач.
Омар сказал матери, что Сара отравилась недоброкачественной пищей и сейчас находится в частной клинике в Джидде. Через час должен был прибыть самолет, посланный отцом. Мать поджала губы и пошла за своей абайей (верхней женской одеждой) и чадрой.
Я принялась упрашивать мать, чтобы она взяла меня с собой, и она уступила моим просьбам, взяв с меня слово, что я не устрою в клинике сцену, если с Сарой что-то серьезное. Я пообещала и помчалась к комнате Сары, где изо всех сил колотила в запертую дверь, пока кто-то из слуг не пришел с ключом и не открыл двери. Я хотела взять с собой любимую книгу Сары по искусству.
Омар поехал с нами в отцовский офис, так как забыл взять оттуда какие-то документы, необходимые для поездки. В Саудовской Аравии мужчина должен написать специальное письмо, разрешающее женщинам его семьи путешествовать. Без такого письма нас никто не пустил бы на борт отцовского самолета. Отец также оставил для нас паспорта, передав матери, что, возможно, нам придется отвезти Сару для лечения в Лондон. Испорченная пища? Лондон? Я знала, что было недоброкачественным – отцовские байки об отравлении. Я была почти уверена, что Сары уже нет в живых.
Мы вылетели в Джидду на маленьком частном самолете. Полет прошел без приключений, но атмосфера в пассажирской кабине была чрезвычайно напряженной. Мать говорила мало и на протяжении почти всего полета сидела с закрытыми глазами. Не так уж много лет прошло с тех пор, как она впервые прокатилась на автомобиле. Теперь я видела, как беззвучно шевелятся ее губы, и знала, что она с удвоенной силой молится Аллаху: она молилась о том, чтобы Сара была жива и еще, чтобы самолет успешно доставил нас к ней.
Пилот с помощником были американцами, и мне сразу понравилась их раскованная, свободная манера общения. Они спросили меня, не хочется ли мне посидеть в кабине. Увидев мои умоляющие глаза, мать устало кивнула. Мне никогда раньше не приходилось сидеть в кабине: там всегда находился Али.
Поначалу меня испугал вид неба, открывшийся мне из пилотской кабины, самолет показался мне игрушкой, висящей в воздухе между нёбом и землей. Я вскрикнула и подалась назад. Джон, тот из американцев, который был покрупнее, ободряюще улыбнулся и не торопясь, начал объяснять мне назначение различных кнопок и рычагов. К своему удивлению, вскоре я освоилась и с интересом смотрела ему через плечо, забыв о своих страхах. Впервые в жизни я чувствовала себя спокойно и комфортно в присутствии мужчин. Я всегда боялась своего отца и не любила Али и своих' сводных братьев. У меня появилось довольно странное чувство; я вдруг осознала, что мужчины, о которых меня с детства приучали думать, как о высших существах, могут быть обычными, неопасными людьми. Это было что-то новое, о чем стоило поразмыслить.
Глядя в иллюминатор самолета, я чувствовала себя птицей, парящей в вышине. Это было восхитительное ощущение свободы. Мои мысли вернулись к Саре, и я с ужасом осознала, что даже птицы и звери свободнее, чем моя сестра. Там, в кабине самолета, я дала себе молчаливую клятву, что сама стану хозяйкой моей жизни, независимо от того, что мне придется для этого предпринять и какие страдания перенести.
Я присоединилась к матери, только когда самолет уже садился; она крепко обняла меня и не выпускала до тех пор, пока самолет не зарулил на стоянку. Мать была под чадрой, но я хорошо знала ее и, уловив прерывистое, тяжелое дыхание, поняла, что она чувствует.
Перед тем как покинуть самолет, я распрощалась с добрыми американцами. Я очень надеялась, что они повезут нас обратно в Эр-Рияд, так как испытывала теплые чувства к этим людям, терпеливо отвечавшим на самые глупые детские вопросы.
Наконец мы прибыли в клинику и по длинному коридору поспешили туда, где лежала Сара. Мать до боли крепко сжала мою руку.
Сару мы обнаружили живой, она была очень плоха. Мы с ужасом узнали, что она пыталась покончить с собой, сунув голову в газовую плиту. Сара была необычно тихой и мертвенно-бледной. Мужа ее в клинике не было, но он послал туда свою мать. Эта старуха сидела у постели Сары и громким голосом обвиняла невестку в том, что та опозорила ее сына и семью. Она была такой злобной, что у меня возникло желание расцарапать ей лицо, чтобы посмотреть, как та бросится наутек, но я помнила об обещании, данном матери. Я стояла, едва дыша от гнева, и держала Сару за руку. Мать отбросила чадру с лица и посмотрела в лицо старухе. Она перебрала в уме многое, услышав о болезни Сары, но никак не ожидала узнать, что ее дочь пыталась покончить с собой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78