Аромат его туалетной воды мешается с ароматом ее духов, Джош ощущает на губах ее вкус. Поезд прибывает на Лестер-сквер. Джош вытягивает шею над жирным американцем, тощим хорватом, замотанными горожанами, юнцами, вожделеющими пива, карри и драки. Ему плохо ее видно, два «Гардиана», мокрый зонт и старый захватанный том из серии «Классика Пингвина» заслоняют ее лицо. Он видит лишь ее левую ногу, левую руку и складку расстегнутого замшевого пиджака, там, где ткань бугрится над левой грудью. Он напрягает взгляд: не собирается ли она встать. Нет, он спасен, она продолжает сидеть.
На следующей остановке трое выходят, двое готовятся к выходу, один человек входит, четверо садятся, и — в результате шахматной многоходовки — место рядом с ней оказывается свободным. Джош уже собирается сесть рядом, как в вагон врывается женщина — протиснувшись меж закрывающихся дверей, она ловко огибает Джоша и с молчаливым триумфом плюхается рядом с Кушлой. Чистая победа, причем игроки не обменялись даже взглядом. Поезд трогается, и Джоша, зажатого между желанием сесть и вопросом, зачем ему это надо, отшвыривает назад. Сброшенный с пьедестала ног, он валится на ноги Кушлы.
Она не вздрагивает от боли и не вскрикивает. Не скрипит зубами, не кривится в усмешке и даже не утыкается смиренно в газету соседа. Нет, она поднимает глаза и улыбается Джошу, словно свежие синяки — самое приятное из того, что она приобрела за день. И после кратчайшей паузы Кушла зажигает взгляд веселым изумлением узнавания, а человек, пытавшийся ее искалечить, протискивается назад, густо покраснев и бормоча извинения.
— Джош, как приятно! У меня в сумочке лежит для тебя открытка!
Открытка? Но зачем она ему написала? Неужели она знает? Знает то, в чем Джош не способен признаться даже себе? Даже шепотом?
— Открытка? Хм… замечательно. — Безмозглое слепое вожделение побеждает. — И что там?
— То есть, она адресована вам с Мартином. Как чудесно мы провели время! По крайней мере, я. Просто не знаю, как вас благодарить. Сегодня весь день вспоминаю вчерашний вечер и улыбаюсь.
Улыбается. Она улыбается. И он тому причиной, они, он. Что она имеет в виду? Он смешон? Она смеется над ним? Что ей известно?
Джош немало времени провел у психотерапевта, а потому понимает, что происходит. Он прекрасно сознает природу своей паранойи, своих тайных страхов. И он знает, что если его что-то волнует, значит, на то есть причины. Он пытается разобраться. Да, Кушла его привлекает. Да, он впервые испытывает нечто подобное. Но что это означает? Он — гей, у него есть партнер, он счастлив. Мартин тоже счастлив, они процветают, их уважают, у них есть дом, благословение родных и общества. Не говоря уж о том, что он любит Мартина. Джош — голубой, он предпочитает мужчин. А Кушла — женщина, но она так похожа на него, невероятно похожа. И Джош находит ответ. Кушла напоминает его самого, следовательно, это чистейший случай нарциссизма, что само по себе простительно. Наверное, ему надо расширять контакты с женщинами; в конце концов, он ведь не подписывался навсегда оставаться в гетто… и пошло-поехало. К тому же, его тянет не вообще к женщинам, его тянет к определенной женщине. Он ведет себя не как обычный гетеросексуал, но как уникальная личность с индивидуальной манерой поведения. Рассуждениями Джош загоняет похоть в темный угол, а себя — в крайне щекотливую ситуацию. Спустя пять секунд, подпрыгнув на трамплине, очищенном от иллюзий, он ныряет вниз в головой — в перспективу нырнуть с головой в Кушлу:
— Послушай, ты не занята? В общем, Мартин еще не скоро придет… а я ненавижу возвращаться в пустой дом. Скоро моя остановка, а там… около нашего дома есть симпатичное кафе… вроде бара…
Джош стремительно теряет самобладание. Слова спотыкаются на языке, Джош — пародия на втрескавшегося по уши подростка. Джош делает вдох и пытается имитировать безразличие.
— Впрочем… у тебя, наверное, другие планы… ведь сегодня пятница…
Безразличие не срабатывает. Джош подразумевает, что пятница — это конец недели и начало шестидесяти трех часов свободы от офиса. Но стоит словам сорваться с губ, как он вспоминает, что разговаривает с еврейской девушкой. Наверняка она едет домой, в Северный Лондон, к родителям, живущим в доме на две семьи; там ее ждет пятничный ужин с традиционной бутылкой северо-лондонского «Палвина №4». Но с другой стороны, возможно, она не придерживается традиций и теперь усмехается про себя, причислив Джоша к категории еврейских маменькиных сынков. Джош угодил в вуди-алленовский кошмар, а он не выносит Вуди Аллена. Ему всегда хочется треснуть этого суетливого мозгляка и велеть ему повзрослеть наконец и перестать ныть. Но Кушла, похоже, ничего не заметила. Она по-прежнему улыбается.
— Нет, никаких планов у меня нет. Я просто гуляла. Весь день провела в городе. После вчерашнего вечера на меня нашло вдохновение. Целый день бродила по галереям, не могла оторваться. Лондон полон истинной красоты, а мы ее часто не замечаем. Ты не находишь?
Она смотрит на него, и он не может не заметить истинную красоту, которую ему демонстрируют. Его мозг искрится хвалебными репликами, феминизированной версией торжественного посвящения в любовники, что пел ему Мартин в первый год их совместной жизни.
— Господи, какие у тебя нежные губы.
— Я хочу целовать тебя.
— Мне нравятся твои неистовые кудри.
— Я хочу ласкать тебя.
— Твои глаза так зелены, что белков не видно, позволь мне вылизать эту зелень.
— Я хочу почувствовать тебя.
— Что за пальцы — длинные, сильные, гладкие!
— Я хочу обнять тебя.
— Твоя грудь великолепна.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70